Пора услад - [2]

Я уже не слушал и не обращал на него внимания, целиком отдавшись играм с блудницей и флейтисткой под прикрытием узорчатой ширмы.

Началось это прекрасно. Они очень старались, раскрывались вовсю, показывали чудеса усердия, двигались туда и обратно по всей клавиатуре любовной машины, и все это исключительно заботливо, исключительно с дружеской самоотдачей, ища ключ и понимание, ловя тончайшие колебания и движения моей жаждущей плоти. Я же все больше терял чувствительность. Флейтистка орошала пунцовый рот ледяным шампанским, а блудница, временами бессильно опадая на подушки, устремляла на меня темный, мутный взгляд.

Потеряв голову, я безжалостно терзал их, но уже не мог высечь ни из них, ни из себя и слабой искры наслаждения. Между тем мне маниакально хотелось финишировать, как будто в этом заключался весь смысл моей жизни: я был готов на все, чтобы получить эту малость, готов был, кажется, потом навсегда и с легкостью отказаться от всех будущих утех, лишь бы только получить это сейчас.

В момент безнадежности, когда из меня начал выдавливаться ущербный, звериный вой, я вдруг увидел совсем близко, рядом с собой милое, родное лицо жены. Она стояла на коленях перед нашим взорванным ложем с кроткой, удивительной улыбкой. Останавливая мои безумные потуги, она положила руку мне на плечо, и я без слов понял ее и поверил, что она обладает моей сокровенной тайной. Как зачарованный, я отпустил блудницу и юную флейтистку, и жена мгновенно скользнула ко мне.

Впиваясь зубами в желто-красную мякоть апельсина, я лежал на спине, чувствуя, что освобожден от всех уз занудной плоти, ставшей ненужной, как слинявшая кожа, и хотелось только продолжать держать за руку жену, которая, как и прежде, была мне так близка, сидела около меня, облокотившись о мое согнутое колено, и нам вдвоем было удобно и хорошо, — вернее, это мне показалось, что «нам вдвоем», потому что кто-то успел сложить и убрать прикрывавшую нас ширму, и серебробородый, по-прежнему занимающий пирующую и без стеснения разглядывающую нас компанию своими рассуждениями, чуть заметно улыбнулся жене, и я сразу почувствовал, как она начала отчуждаться от меня, хотя, и это я тоже видел, отчуждение заставляло ее сильно страдать. Но я все еще держал ее за руку.

— Вернись, — попросил я, не в состоянии поверить, что она способна поступить иначе. — Ради тебя я всей душой готов поверить во что угодно, принять любую веру, исполнять любые обряды, — сказал я очень серьезно. — Только вернись ко мне, вернись!

— Я очень хочу… — уныло произнесла она. — Но ты ведь так и остался мертвым… Нет в тебе любви, и нет вокруг тебя любви…

Она ускользала, высвобождаясь из моей руки, словно платок, протягиваемый через кольцо.

Серебробородый благостно, но требовательно кивнул головой, и жена, бросив мне бесцветное «надо идти», с неожиданной радостью и готовностью полетела к нему.

Он внятно поцеловал ее в лоб, запустил пальцы в ее рассыпанные волосы, и она с желанием присела у его ног, задвинутая почти под стол, положила голову ему на колени.

Чтобы помешать им и отвлечь серебробородого, я вскочил с тахты и вновь подсел к столу.

— Погодите, — сказал я серебробородому, — о каком моем поступке, о каком акте самопожертвования вы говорили?

— Я почем знаю? — потряс бородой тот.

— Ну как же, ну как же, — не отставал я.

— Ну уж по крайней мере такой поступок, чтобы уж из ряда вон, что-нибудь смертоубийственное, без того вам никак не обойтись.

— Не обойтись…

— Самое, как говорится, сильное доказательство, чтобы вы уверовали. Да только… как вам отважиться на него?

— Почему бы нет?

— Да так. Ведь вы же без каких-то особых, явных знаков начала светопреставления не рискнете, пожалуй. Вам ведь нынешних знаков мало! — вздохнул он огорченно.

— Хотелось бы чего-нибудь буквально из обещанного.

— Эх, гордец, вы, гордец. Побойтесь все-таки Бога! Да чего же вам? Увидеть престолы и сидящих на них, которым дано судить вас? И увидеть новое небо и новую землю?

— Ну, не отказался бы от таких убедительных видов.

— Ох, увидите, увидите! В свое время. Но поступок ваш тогда будет уже ни к чему. За секунду до того хотя бы надо, за одну хотя бы секундочку!.. А так… Ну разве что действительно только увидеть… Как старик Моисей, которому дано было перед смертью бросить один взгляд на землю обетованную, умилиться ее чудесным садам, виноградникам, чистым рекам и богатым городам, — да и только… Как написано: «Я дал тебе ее увидеть глазами твоими, но в нее ты не войдешь…» Минутку, прошу прощения, — извинился серебробородый, отвлекаемый щедрейшими ласками моей жены.

Все вокруг громче зазвенели бокалами, задымили сигаретками, трубками и кальянами, с похвалой отзываясь о проницательных рассуждениях серебробородого, со священным ужасом начали говорить о всяческих знаках и предзнаменованиях, указывая друг другу в раскрытые окна и отыскивали в ночном небе якобы какие-то предвещающие конец перемены. Посыпались реплики:

— В конце концов убояться Бога — это уж само собой уверовать!.. И ничего в том насильственного!.. И уж ничего малокультурного!.. Страх страху рознь!.. Дай Бог нам всем как следует убояться!..