Попытка контакта - [12]

«Мы вместе праздновали дни рождения в свое время… Ну, это так, к слову! Я объездил много интересных мест, малыш. Ямал, Чукотка, Таймыр, Дальний Восток… и так далее. Я летаю, езжу на поездах, на собачьих упряжках, на вездеходах, плаваю на судах. Это очень интересно! Да я, впрочем, писал тебе об этом. Получал мои письма?»

«Угу, — киваешь ты. — Получал», — врешь ты под его внимательным взглядом.

«А почему не отвечал? Лень писать?»

«Лень писать, точно. Жутко ленивый я! Никому не пишу, даже бабушке», — врешь ты с отчаянием, но выдерживаешь его взгляд и думаешь: «Сейчас начнет ругать маму».

Но Он лишь хмурится, морщина прорезается на темном, словно обожженном, лбу (понял, конечно, что письма до меня не доходят), и опять белозубо улыбается:

«Ясно, ясно! Ладно, замнем. Я тоже хорош, заезжаю раз в десять лет».

Так он говорит, то есть берет вину на себя, но ты-то точно знаешь, в чем тут дело; не такой ты болван, чтобы не понять, что есть запрет матери, через который он почему-то не может перешагнуть… и даже точно знаешь, почему: из жалости к матери.

Но ты сжал зубы и молчишь, а Он уже вводит тебя в кафе-мороженое, где ты ешь пломбир с вареньем, а Он пьет шампанское, а потом Он и себе заказывает пломбир, а ты пьешь молочный коктейль, и официантка мгновенно вас обслуживает, все время улыбаясь ему. Потом моментальная фотография, мокрые еще снимки, на которых Он смеется, а ты то ли смеешься, то ли плачешь — в общем, скривил губы, смотреть тошно! — затем слепящая гладь озера Шарташ, весельная лодка… вы оба в плавках, и ты видишь, как мускулы перекатываются у него на ногах, на животе, на груди, когда он гребет… (а мать — старуха, старуха!); Он пьет пиво прямо из бутылки, а ты — газировку… солнце палит как бешеное… и за это время ты узнаешь от него, как велика страна и какие непостижимые есть в ней дали… И вдруг на середине озера, бросив весла, Он спрашивает:

«Ну, а у тебя как дела? Как живешь?»

Вот то, чего ты ждал со страхом! Но отец сам, похоже, не рад, что задал этот вопрос. Он увидел испуг в твоих глазах, замешательство на твоем лице и, быстро наклонясь вперед, кладет тебе руку на плечо:

«Не хочешь — не говори, ладно? Я не настаиваю».

«Учусь я неплохо», — все-таки отвечаешь ты.

Он мрачнеет, отводит глаза, закуривает.

«Есть друзья у меня… одного зовут Остолоп. Другого — Зубрила. Третий Черныш», — перечисляешь ты.

«Ясно, ясно!» — еще сильнее мрачнеет отец.

«Возвращаюсь домой вовремя. Читаю книги. Хожу в кино. Занимаюсь спортом», — мучительно вспоминаешь ты и думаешь: «Люблю Наташку».

«Ясно, малыш, ясно! Все понял. Извини».

За что он извиняется?

«Иногда хочу умереть», — думаешь ты, и вдруг тебя охватывает отчаянная храбрость — ты выпаливаешь:

«А у тебя есть новая семья? Или ты один?»

«А ты не знаешь?»

«Нет».

«Я пока один, Костя. Пока».

«Ага!» — злорадствуешь ты.

«Что „ага“?»

«Ничего. Просто так. Мама говорила, что у тебя много семей».

8

Она обеспокоено спросила: «Что с тобой?» Заглянула мне в глаза, прикоснулась губами к моим губам, нежно провела ладонью по волосам… «Ну, что с тобой? Ну, скажи!»

В самом деле, что со мной? Вот же она рядом, моя Танька. В квартире никого, кроме нас двоих. В запасе по крайней мере полчаса, пока отец доберется сюда из гостиницы. Можно успеть многое… да, многое можно успеть. Эти драгоценные минуты на вес золота; не так уж часто нам удается побыть вдвоем, чтобы никто не мешал. Обними ее, она же ждет! Скажи: «Танька, любимая», — и этого хватит, чтобы глаза ее засияли, а сам ты воспрял духом… но сил нет, как будто из меня выкачали всю энергию… я лежу на тахте, как труп… вот именно: «как труп, в пустыне я лежал»… и вот она уже завелась, вскочила на ноги, закричала:

— Ну, знаешь! Это свинство! Я пошла! А ты оставайся тут со своим приятелем! Как его фамилия? Уж не Шемякина ли?

Я сглотнул комок в горле и вдруг повеселел.

— Нет, Танька. Моего приятеля зовут Леонид Михайлович Ивакин. Это мой отец.

Она, конечно, ахнула. И тут же раздались звонки в прихожей — короткие, нетерпеливые. Ничего себе! Уже прибыл! Вот это скорость! Ведь пятнадцати минут не прошло, а он уже здесь… не иначе гнал на такси… так ему хотелось поскорей меня увидеть, ха-ха!

–_: Открыто! — закричал я, рывком сел на тахте, схватил Татьяну за руку и притянул к себе на колени.

Она, ясное дело, была ошеломлена.

— С ума сошел! Костя! Пусти!

— Молчи! Так надо, — прошептал я и закрыл ей рот поцелуем.

Такая вот сцена… не для слабонервных.

Отец вошел и замер на пороге. Будь на его месте мать, она бы закричала от возмущения и гнева. Ну еще бы! Я сижу в одних трусах на тахте, Татьяна у меня на коленях, я обнимаю ее, и наши губы слились в поцелуе.

Отец длинно и удивленно присвистнул. Татьяна рванулась, я ослабил хватку, и она вскочила на ноги, поправляя волосы, рассерженная до жути, но с сияющим, взволнованным лицом.

— Это не я! Это он! Это насилие!.. — закричала она задыхаясь. — Здравствуйте!

— Здравствуйте, здравствуйте, — откликнулся отец и засмеялся. — Привет, Костя!

— Привет! — ответил я, вставая с тахты.

Он подошел ко мне, порывисто обнял и поцеловал. Затем отступил, разглядывая смеющимися глазами.