Понять дореволюционную Россию. Государство и общество в Российской Империи - [6]

.

21

Главный практический вопрос, стоявший во второй половине XVII века перед московским правительством, звучит так: какими средствами оно располагало, чтобы наложить повинности и подати на тех, кто находился далеко, вне досягаемости царских представителей, особенно на крестьян? Следует ли передать эту задачу и ответственность в ведение местных дворян? Не приведет ли это к ослаблению их повинности по отношению к центральному правительству? Не повлечет ли это за собой развитие местной солидарности и автономии, что, в свою очередь, ослабило бы власть Москвы над служилыми людьми? С другой стороны, не вступит ли в конфликт с целями всеобщей мобилизации и успешного контроля передача административных полномочий (надзора за несением повинностей и податей) в руки традиционных общинных органов, как это было до середины XVI века; и не приведет ли она к материальным потерям для служилых дворян? Правительство так и не смогло разрешить эту дилемму, что и вызвало постоянную нерешительность и колебания политики Московского государства во второй половине XVII века.

Практика литургического государства, принуждение всего населения к несению государственных повинностей - все это приводило также к последствиям психологического порядка. Такая закабаленность предполагает (или порождает) всеобщее единомыслие относительно природы и фундаментального характера политической культуры страны. Когда эти фундаментальные черты в некоторых слоях общества ставятся под сомнение, когда принятие норм служения перестает быть единодушным, наступает моральный кризис (в том значении, которое

22

придавалось этому термину в XVIII веке), гораздо более пагубный, чем внешние опасности и стихийные бедствия.

Московская система службы подчинялась строгой субординации. Боярская Дума составляла вершину пирамиды, затем шли различные ранги придворных, из числа которых набиралась администрация и крупные военачальники. На низших ступенях располагались разные категории провинциальных служилых людей. Чтобы помешать образованию мощной и независимой аристократической олигархии и в то же время удовлетворить требования, основанные на родовых привилегиях, Московское государство изобрело систему местничества, в которой учитывались послужные списки как предков (наследственные привилегии), так и ныне живущих (их собственные заслуги). Никто (кроме как по особому предписанию царя) не был обязан служить под началом человека, чей послужной список - как унаследованный, так и его собственный - был меньше. Сложный расчет места каждого позволял постоянно актуализировать послужные списки, по крайней мере для центральных Приказов и придворных церемоний. Эта система обладала двойным действием: с одной стороны, она обеспечивала царю действенный контроль свыше над служилыми дворянами, так как их ранг зависел от выполняемых ими функций и занимаемых постов, которые жаловал только государь; с другой стороны, поддерживая постоянные элементы конфликта между членами разных семей, в особенности тех, что стремились стать членами Боярской Думы, система местничества мешала образованию общего фронта - тех крепких и стойких связей, которые могли поставить под сомнение абсолютную власть царя. Высшее московское дворянство так никогда и не образовало настоящего, устойчивого "сословия" из-за внутренних

23

разногласий, умело поддерживаемых системой местничества (ее отмена в 1682 году лишь узаконила фактическое положение дел: она устарела вследствие прихода на высшие посты многих людей, не имевших прямых связей со старыми аристократическими кланами). Ясно, что местничество было для служилого дворянства постоянным источником неуверенности и неустойчивости: ранг каждого зависел от милости царя и его благодарности за служебные заслуги.

Опасность, которую могла представлять для московской политической культуры и общества система местничества, с лихвой компенсировалась или даже полностью устранялась обычаями, дававшими внешний выход конфликтам, которые та порождала. Целая система ритуалов служила разрешению споров о порядке местничества, которые заканчивались разбором дела специальными судами (комиссии, составленные из членов Боярской Думы); их решения утверждались в последней инстанции царем. Определенные ритуалы управляли исполнением этих приговоров и урегулированием конфликтов: тот, кто был признан виновным в нарушении порядка местничества или в отказе ему подчиниться, отдавался на волю того, кого он оскорбил⁷. Ритуал бранного поношения смывал обиду без того, чтобы приходилось прибегать к насильственным действиям (хотя без них не всегда обходилось, но только в определенных, общепринятых, ритуальных рамках). Это напоминает систему контроля и урегулирования межобщинных конфликтов, обнаруженную недавними исследованиями о привлечении к суду и процессах над ведьмами на Западе. Само собой разумеется, что условием sine qua non системы ритуальных действий является абсолютное принятие фундаментальных норм общества. Любое уклонение от этих норм равнялось автоматическому отказу от

24

всей системы и от роли царя как верховного покровителя и гаранта. Собственно говоря, любое уклонение становилось предательством по отношению к обществу. Отсюда манихейский взгляд на мир: с одной стороны, Святая Русь, с другой - все остальные, иностранцы, враги по определению. Принять иные нормы, новшества, поставить под сомнение устойчивые традиции или погрешить против них сомнением значило поставить себя вне московского закона (в прямом и переносном смысле). О следствиях такого решения свидетельствуют перемены в наименовании: так, соратники Хованского или Шакловитого после признания их "предателями" теряют свои обычные имена и фигурируют под уменьшительными именами в сопровождении бранных эпитетов, которые выставляют напоказ их "опалу" и изгнание из русского общества. Словесная необузданность, которая сегодня может нас шокировать, выполняла роль предохранительного клапана, позволявшего разрешать и устранять конфликты, не прибегая к политическому насилию; набор словесных оскорблений помогал снять напряжение, способное разрушить само общество.