Понедельник - [23]

поведения пройдет все уровни, пока все уровни подтвердят корректность подобного запроса,

пока соберут все нужные подписи и наставят все необходимые печати – я не только

проверну задуманное, но и успею бесследно смыться. Да и такой поворот событий не

исключен – возможно, придется оказаться вне закона, вне системы, крайне нежелательный,

надо заметить, исход, но вычеркивать его – из чувства самосохранения – не стоит. Моего

сохранения, а не твоего, сечешь? Не все же мне с тобой нянчиться.

28

Моя однокурсница как будто специально рассказала, что ее подопечный – не кто-нибудь,

а знаменитый ученый и гуманист, лауреат Нобелевской премии, и недавно ей даже удалось

выйти с ним на прямую связь, теперь обоих ждет повышение. А затем она хитро добавила:

- Бросай-ка ты это дело, только зря силы тратишь, и о репутации стоило бы подумать.

Она посоветовала вытребовать, пока есть еще время, перевода на другую должность –

это обязательно смягчит начальство – факультет примет меня обратно с распростертыми

руками, я напишу на основе твоего случая диссертацию, проведу спецсеминар, и вот я снова

чист как стеклышко, безупречен и даже знаменит. Душистая перспектива.

- А как же быть с… этим? – неуверенно спрашиваю я.

- В утиль, разумеется, - не долго думая, отвечает моя знакомая.

Мне не понравился ее ответ, и не потому, что он не верен или циничен, просто сама она

общается с учеными-гуманистами и не может быть объективна – ведь ни разу не проходила

практику в лечебнице и с убогими не сталкивалась. Я не знаю, агент ли она начальства или

шпион с Уровня А1, но говорить о подобных вещах в категоричном тоне моя однокурсница

точно не имеет права. Должной квалификацией не обладает. Вот я ей и сказал:

- А все-таки попробую, - на чем разошлись.

Скорее всего, меня проверяли, и теперь отступных путей нет, я сам обрубил все мосты,

доверившись первому импульсу, – твердо решил держаться тебя. Может быть, за такое

своеволие понесу высшую меру наказания и сам попаду в утиль – не знаю. Но стоит лишь

мне посмотреть на тебя, как возвращается злоба, формируемая смесью из спор человеческих

состояний. Ты сидишь на табуретке с острыми углами, переводишь взгляд с рванувшего

телевизора на гноящиеся руки, ты зеваешь и чешешь макушку. Денег нет, развлечения

закончились, хочется есть и, наверное, спать – ты придумываешь, чем бы заняться, ты снова

зеваешь. И я понимаю, что это именно та ситуация, из которой есть только два выхода: я

могу окончательно порвать с тобой, поставить на тебе жирный крест – но могу и залепить

тебе такую мощную оплеуху, что ты в раз опомнишься и уж точно что-нибудь предпримешь.

Я решаю мучить тебя дальше. В основе твое трухлявое сознание все еще функционирует

правильно, надо лишь поместить тебя в такие условия, когда ты волей-неволей сделаешь

окончательный выбор на этом тоскливом перепутье, не имея возможности ни отвести глаза,

ни поддаться самообману. Я буду вновь причинять тебе боль, ведь это самый веский

аргумент, что мне дано привести, и боль – единственный способ общаться с тобой.

Острые углы табуретки впиваются в задницу. Ты бесцельно смотришь в окно, ты

грезишь о чем-то бесформенном. Холодный, темный вечер, чуть припушенный

свежевыпавшим снегом, и совершенно ничего не предвещает беды. Но я-то знаю, что тебе

давно пора выбираться в город.

Ты слышишь недобрый стук каблуков за входной дверью.

* * *

Стоя возле зеркала, Лидия бесстрастно урезонивала свою грудь черным, кружевным

бюстгальтером. Ее почти бесконечные ноги уже сдались – их безупречно обтягивали чулки,

вздернутые к подвздошным костям лямками пояса. Сегодня Лидия предпочла черное нижнее

белье, и чулки были лишь на полтона светлее, чем все остальное. Волосы на голове

элегантно и вот уже двадцать минут как уложены – абсолютно все подчиняется холодной

логике и безупречному вкусу хозяйки. Своему отражению, кстати, Лидия не уделила в тот

вечер ни секунды внимания – она нисколько в себе не сомневалась. Женщина извлекла из

гардеробного шкафа элегантное темно-серое платье (хитрые застежки где-то на боку,

глубокое асимметричное декольте, рукава «три четверти») и быстро в него завернулась.

Никаких украшений, а из косметики – только пара штрихов коричневой туши для ресниц.

Как-никак Лидия собиралась на «работу» и не привыкла баловать своих клиентов богатством

аксессуаров и красок – все рано никто из них не способен оценить ее мастерства.

29

Недавно (единственный человек, посвященный в эту тайну, уже погиб) Лидии стукнуло

тридцать девять лет, и жизнь вошла в привычную колею. Всю свою молодость она

проработала манекенщицей в Доме моды Славы Зайцева, в двадцать шесть спешно

выскочила за богатого грубияна-бандита и осела вместе с ним между Москвой и Питером – в

тихом городке Вышнем. Бандиту надо было на время скрыться от правосудия, и Лидия на

мужнины деньги приватизировала в Вышнем пятиэтажную «хрущевку». Это здание в самом