Помнишь, земля Смоленская... - [72]

Баталов собрался уже было ползти к бане, но его остановил Хомутов:

— Товарищ старшина! Давайте лучше я пойду. Я щуплый, прошмыгну, как ящерица, немцы меня и не заметят.

— Нет, Хомутов. У меня побольше опыта и сноровки. Да и перед лейтенантом Серовым я чувствую себя виноватым: он ведь мне поручил обеспечить связь с батареей. Вы за пулеметчиком следите.

— Товарищ старшина! Пока мы с ним сладим, он вам задаст жару…

— Поползешь ты, тоже ведь под огонь попадешь.

— Э, мне сам черт не брат!

— Пуля — не черт. Она с тобой побратается…

— Ну и что? Родителей у меня нет, жены, детей — тоже. Погибну, так плакать по мне некому.

Баталов бросил на Хомутова строгий взгляд:

— Как ты выполнишь задачу с такими вот упадническими настроениями? Нам погибать никак нельзя. Иначе связь так и не будет работать. Ну, я пошел, ждите меня тут.

Когда Баталов исчез из виду, Хомутов обернулся к Шлееву:

— Поползли за холм. Не удастся уничтожить пулеметчика, так хоть вызовем огонь на себя, отвлечем внимание немцев от нашего старшины.

Удобно устроившись за холмом, они приготовились к бою. Хомутов обломил на ближайшем кусте толстую крепкую ветку, насадил на нее каску и чуть приподнял над холмом.

Тут же заговорил немецкий пулемет, раздались и автоматные очереди. Каска, сорванная с ветки меткой пулей, отлетела в сторону.

— Узнать бы, сколько там немчуры, — сказал Шлеев.

— А ты получше целься в фашистов — мертвых-то потом легче будет сосчитать.

И дуэт Хомутов — Шлеев открыл по немцам беспрерывный огонь.

Пока длилась ожесточенная перестрелка между связистами и гитлеровцами, Баталову удалось прокрасться к месту второго обрыва линии связи.

Пулемет вдруг замолк. «Неужто мои ребята заткнули ему глотку?» — обрадовался Баталов. Он торопливо зачистил перочинным ножом концы проводов, соединил их, прикусил зубами… И наверно, чем-то выдал себя немцам, потому что снова послышалась злая скороговорка пулемета, и на этот раз он бил по Баталову. Смертельно ужаленный одной из первых же пуль, старшина ударился лбом о землю, не выпустив провода из сжатых зубов.

Увидев, что пулеметчик перенес огонь на Баталова, Хомутов выхватил из-за ремня гранату, крикнул Шлееву:

— Прикрой меня, я сейчас покажу этой сволочи где раки зимуют!

И, выскользнув из-за холма, он напрямик пополз к немцам, почти слившись с землей, используя каждую неровность почвы, — так гончая незаметно подбирается к ничего не подозревающему суслику.

«Во дает, — подумал с восхищением Шлеев, не переставая стрелять по немцам. — Недаром он так рвался идти вместо старшины. Уже его-то немцы навряд бы приметили».

Вскоре он потерял Хомутова из виду, а тот, подкравшись к противнику, птицей взметнулся с земли, бросил гранату, которая уничтожила расчет пулемета, а сам лег за пулемет, направив его в сторону немцев, и полоснул по ним длинной очередью.

«Вот это мужик! — снова восхитился Шлеев. — Ну, Хомут, ну, молодчина! Так их, так их, гадов!»

Шлееву хотелось «подпеть» Хомутову, помочь ему, но его беспокоило то, что Баталов до сих пор не возвратился, и, воспользовавшись паникой, которую навел на немцев Хомутов, он припустился бежать к старшине. Поскольку немцам было не до него, Шлееву удалось благополучно добраться до Баталова.

Старшина лежал ничком, прижавшись лбом к земле. Крови нигде не было видно, и, казалось, его сморил крепкий сон.

Шлеев, нагнувшись над Баталовым, потряс его за плечо:

— Товарищ старшина! Товарищ старшина! Хомутов-то у немцев пулемет отбил, теперь из него по ним же шпарит! Товарищ старшина, что с вами?

Баталов не шевелился.

Шлеев перевернул его на спину. Старшина смотрел на него остекленелыми глазами. В зубах он сжимал оголенный провод — так птица держит в клюве травинку, припасенную для гнезда.

Долго не мог Шлеев отвести взгляда от мертвого старшины. Ему почему-то вспомнилось, как любил Баталов песню про матроса-партизана Железняка. Когда Шлеев и Хомутов исполняли ее, глаза у старшины увлажнялись. По вечерам, выводя роту связистов на прогулку, он громко командовал: «А ну, запевай!» — и сам первый затягивал: «В степи под Херсоном высокие травы…» Он знал много песен, но эта была для него самая дорогая, и часто он и один тихонько напевал про себя: «В степи под Херсоном бурьян…» Когда его спрашивали, почему он так привязан к этой песне, Баталов раздумчиво объяснял: «А у меня отец в гражданскую тоже был матросом и тоже погиб и похоронен где-то в степи, под Херсоном. Меня еще в детстве мать выучила этой песне. И когда я слышу, как поют про Железняка, или сам про него пою, то мне чудится, будто отец шагает рядом со мной…»

А вот теперь и сам старшина лежит убитый, на поляне под Смоленском, в высокой траве…

Интересно, есть ли у него сын? Старшина редко и неохотно рассказывал о себе. Если есть, то он, Шлеев, пошлет ему письмо, где расскажет, как погиб его отец. И хотелось бы думать, что и сын Баталова выучит и полюбит песню про Железняка. И будет петь ее, представляя себе, что рядом с ним идут дед и отец…

Зубы у мертвого Баталова были так крепко сжаты, что Шлеев с трудом выдернул из них провод. Он заново соединил провода, еще раз взглянул на старшину. Не хотелось оставлять его здесь, но Шлеев понимал, что одному ему тело отсюда не вынести. Присыпав его землей, Шлеев склонил голову: «Прости, друг, что я ухожу… Мы еще вернемся сюда с Хомутовым и похороним тебя честь по чести. Это для нас долг дружбы, долг землячества. Ведь все мы из Сибири: ты из Омска, Хомутов из Томска, я из Читы. Сибирское трио…»