Помнишь, земля Смоленская... - [73]

Немцы, видно, оправились уже от растерянности, и вокруг Шлеева засвистели пули. Пригибаясь и петляя, он побежал на звук пулемета, захваченного Хомутовым. Мысленно он молил друга: «Хомутов, милый, держись! Старшину, нашего товарища, фашисты убили, а ты уж не поддавайся им, будь осторожен, дождись меня, я скоро, ты только стерегись шальных пуль, вот я уж вижу тебя, погоди еще чуть-чуть, мы с тобой покажем этой сволоте, на что способен наш дуэт!»

Пули чудом миновали Шлеева. Немного не добежав до Хомутова, он спрятался за недвижным танком, подбитым, видимо, батареей Бровки. Внезапно пулемет Хомутова замолчал, кончилась лента, под огнем немцев невозможно было вставить новую. Шлеев, высунувшись из-за танка, позвал:

— Хомутов! Сюда, ко мне!

Тот подполз к нему, таща за собой пулемет.

— Шлеев! Как связь?

— Все в порядке, восстановлена.

— А где старшина?

Шлеев только тяжело вздохнул.

— Немцев тут немного, — сказал Хомутов. — Мы не должны подпустить их к проводу. Как у тебя с патронами?

— Есть еще…

— Надо беречь их. Позиция у нас удобная. Будем сражаться до последнего патрона! Так, дружище?

— Выступает дуэт Хомутов — Шлеев! — крикнул Шлеев, сделав по фашистам несколько выстрелов, и обернулся к Хомутову, который уже заправил в пулемет новую ленту. — У нас ведь на крайний случай еще и гранаты имеются. Будем стоять насмерть!

Хомутов хлестнул по немцам короткой очередью:

— Будем стоять насмерть!

Сибирскому дуэту так и не довелось вернуться — ни в штаб полка, ни на батарею Бровки. Хомутов и Шлеев, рядовые связисты, бились с врагом до последней капли крови и сложили головы, надолго задержав немцев возле старой бани.

* * *

Когда немцы, обозленные тем, что их первая атака была отбита, двинули на батарею Бровки новые стальные махины, для артиллеристов это не было неожиданностью, и они встретили фашистские танки метким огнем.

Батарейцы стреляли, не дожидаясь команд, и, когда удавалось поджечь очередной танк, хрипловато покрикивали:

— Так тебе, арийская сука! Ишь завертелся, как карась на сковородке! А ну-ка еще одного сделаем рыжим!

Фашисты упрямо перли вперед. Танки, даже объятые рыжим пламенем, не останавливались до тех пор, пока не взрывались. Поле боя было окутано густой пылью и жирным черным дымом. В этом дыму, как в грозовой туче, порой словно молнии вспыхивали — это подожженный танк охватывало зарево взрыва.

Но и батарее Бровки приходилось туго: два орудия вышли из строя, из орудийной прислуги был убит или ранен чуть не каждый третий.

Бровка, как и в первом бою, ни минуты не оставался на месте, он помогал заряжать орудия, звонко командовал: «Огонь! Огонь!» — подбадривал артиллеристов:

— Молодцы, ребятки! Ты гляди, с первого выстрела попал в гада! А ну, подсыпь им еще горяченьких угольков, пусть покрутятся, как грешники в аду! Так, ребята! Так! Вон еще два загорелись! Ах, молодцы!

В голосе его слышались азарт, восторг, изумление, словно ему самому было удивительно, как это они смогли подбить, поджечь, уничтожить столько вражеских танков.

Ему приходилось так много бегать, что он натер мозоли на ногах. Впрочем, в этом больше всего виноваты были сапоги, которые он перед маршем на Демидов выпросил у начальника вещевого довольствия, отдав ему свои старые. Новые оказались ему велики, во время перебежек они чуть ли не спадали с ног, и он вынужден был снять с себя нательную рубаху и, разорвав ее надвое, обмотать ею ноги поверх портянок.

За этим занятием его застал старший коновод батареи Ваагн Карапетян. Он приплелся, волоча за собой кнут, не обращая внимания на кипевшее вокруг сражение, вид у него был расстроенный, усы уныло обвисли, в глазах печаль:

— Товарищ лейтенант! Кони гибнут…

Бровка вскочил на ноги:

— Пошел ты со своими конями! Не видишь, что ли, что тут творится!

— Без коней батарее нельзя…

— Не нуди, Ваагн! Мне сейчас не до коней. Ступай, откуда пришел.

— А если отходить будем? Кто орудия потянет? А, товарищ лейтенант? Куда мне лошадей припрятать какие еще остались?

Маленький Бровка напрягся, как струна:

— Ты брось эти разговоры: «отходить», «отходить»! Мы будем насмерть тут стоить. Понял? Насмерть!

Карапетян удалился, недовольно бормоча что-то себе под нос, а Бровка вновь колобком покатился от орудия к орудию. Он приказал расчетам изготовиться к стрельбе прямой наводкой.

— Устроим гитлеровцам похороны по первому разряду! — сказал он. — Ишь повыскакивали из своих танков, заметались как угорелые. Картечью по ним, картечью!

Остановившись возле орудия, которое обслуживал первый расчет во главе с сержантом Рыгором Буравкиным, тоже, как и Бровка, белорусом, лейтенант любовно погладил ствол ладонью:

— Держишься, «Алеся Алексеевна»? Уж ты, милая, не подводи меня…

Это орудие прибыло в полк четыре года назад прямо с военного завода. И первым его командиром стал Бровка, тогда еще сержант. Он ухаживал за своей пушкой, как кавалерист за конем, тщательно смазывал каждую деталь тряпкой, выпрошенной у старшины, так усердно, до блеска, протирал ствол, что в него можно было смотреться как в зеркало. В общем, он содержал орудие в идеальном порядке и чистоте и не раз получал за это в приказах благодарность от командира полка.