Помнишь, земля Смоленская... - [13]

Хониев замолчал, а бойцы смотрели на него вопросительно, видимо ожидая, что он продолжит свой рассказ. Марков поинтересовался:

— А когда вы еще ездили в Москву, товарищ лейтенант?

— Потом, ребята, об этом потом. Мы и так с вами заговорились. По пословице, сколько сказку ни рассказывай, а конца у нее нет. Вот и о Москве можно говорить бесконечно… Тем более, — он глянул на часы, — скоро вы ее и сами увидите. Ну-ка, окиньте снайперским взором окрестности, мы, верно, уже к Москве подъезжаем.

Ребята бросились к дверям.

* * *

Хониев угадал: спустя некоторое время эшелон прибыл в Москву. Занималось июльское утро.

Приказа покинуть вагоны не было, и бойцы оставались на своих местах. Но само сознание, что они в Москве, наполняло их сердца радостью, они оживленно переговаривались:

— Неужто мы и вправду в Москве?

— Интересно, в город нас пустят?

— Москва, Москва, какая ты?..

Хониев, выглянув из дверей и увидев московские окраины, протяжно произнес:

— Мендэ-э-э[7], Москва моя…

Выражение лица у него было просветленное, словно он выпил подряд три пиалы горячей, ароматной, живительной джомбы[8].

Токарев, потянувшись, мечтательно проговорил:

— Эх, пройтись бы сейчас по московским улицам, по Красной площади, да этак браво, строевым шагом! И чтоб начищенные сапоги сияли, как крышка рояля, и каблуки отбивали такт: трам-трам, трам-трам…

Хониев повернул к нему голову:

— Нет, Андрей, вряд ли сейчас тут принято маршировать… Я гляжу, люди идут суровые, озабоченные. И у города суровый вид. Вон на окнах домов бумажные кресты. И ярких красок не видно… Да, братцы, война чувствуется и тут. Город словно надел военную форму.

Марков похлопал Токарева по плечу:

— Не вешай носа, Андрей, ты еще пошагаешь по Москве; вот прогоним фашиста с нашей земли, снова приедем в Москву, наденешь ты боевой орден, начистишь сапоги и — гуляй, не хочу! Пойдешь по улицам, подтянутый, красивый, с отсветом недавних сражений в глазах, и все девушки будут на тебя оглядываться.

— Добраться бы до фронта, пока война не кончилась, — вздохнул Токарев. — Неизвестно еще, сколько тут простоим…

В это время рядом с эшелоном затормозил пассажирский состав, такой длинный, что, казалось, конца ему не было. Вагоны до отказа были забиты людьми, в основном стариками и женщинами, многие сидели на подножках, даже на буферах. Лица у всех были усталые, изможденные, печать горя лежала на них…

Бойцы, затихнув, столпились в дверях вагона, с недоумением смотрели на необычных пассажиров.

Из вагонов доносились плач детей, женские причитания. Люди везли с собой всякую живность, слышалось кудахтанье кур, блеяние коз, визг поросят.

Бойцы, как по команде, обратили взоры к Хониеву:

— Товарищ лейтенант, что это за поезд? Мы таких еще не видывали.

Хониев пожал плечами:

— Сам не знаю, ребята. По-моему, он — с запада…

Мимо вагона пробежал помощник дежурного по эшелону, на бегу крикнул:

— Командиры и политруки, в штаб полка!

Хониев соскочил на землю и поспешил к штабному вагону.

Как только он ушел, Токарев обратился к Данилову:

— Товарищ сержант, можно, я этих пассажиров поспрошаю кое о чем?

— Вы что, корреспондент какой-нибдь гаузеты? — сердито обрезал его Данилов. — Видите, людям не до вас.

Женщина, которая сидела как раз напротив, на подножке своего вагона, кормя грудью ребенка, услышала их пререкания и подняла голову:

— Сыночки, да что вы, не видите? Беженцы мы…

Бойцы, сгрудившиеся в дверях, тревожно зашумели:

— Беженцы? С запада?.. Из каких же вы городов?

Им нестройно ответили:

— Мы из Минска!

— А мы оршинские!

— Из Борисова мы!

— Мы из Смоленска!

Названия городов, как камни, били по сердцам бойцов.

— Разве и Смоленск пал?

— Ой, милые, под Смоленском бои идут.

— Уж вся Белоруссия под немцами…

Голоса женщин были перехвачены рыданиями. Какой-то старик, с белыми как снег волосами, в морщинах, изрезавших все лицо, приблизившись к бойцам и потрясая кулаками, прокричали осипшим голосом:

— Сынки, поскорей добирайтесь до фронта! Окуните Гитлера в Березину, как когда-то ваши предки Наполеона! Гоните его из Белоруссии!

Встреча и беседы с беженцами произвели на бойцов гнетущее впечатление. Хотя им ежедневно зачитывали сводки Совинформбюро, многие из которых были неутешительными, но одно дело узнать о чем-то из официальных сообщений, а другое — услышать от людей, видевших войну своими глазами, уже пострадавших от фашистского нашествия и вынужденных эвакуироваться из родных мест.

— Глядите-ка, как далеко они забрались… Уже под Смоленском… — мрачно сказал Данилов и почему-то с осуждением посмотрел на Токарева. — А ты переживал, что война вот-вот закончится. Бои-то вон на Березине идут. По сводкам — и под Киевом…

Один из бойцов почесал в затылке:

— Сколько ж это нам придется протопать, пока мы отшвырнем фашиста от Березины к польской границе?!

— А столько же, сколько фашисты протопали от границы до Березины, ни больше ни меньше, — не очень-то весело пошутил Токарев. — Почти месяц на это уйдет. Так что мы еще повоюем…

Хоть на душе у него кошки скребли — действительно далеко продвинулись гитлеровцы в глубь нашей страны, — но об их скором отступлении он говорил как о деле решенном, всерьез веря, что война продлится недолго.