Помнишь, земля Смоленская... - [110]

— Вы идти сможете, товарищ лейтенант?

— Попробую. Я ведь не ранен, контужен только…

— Тогда идите за мной.

Опираясь на плечи двух ребят, Хониев медленно двинулся вперед, следом за Митей, который повел свой отряд в Сенино.

Когда они добрели до Митиного дома, подросток, открыв калитку, окликнул мать:

— Мама!.. Помоги нам. Мы нашего командира роты привели. Он совсем слабый…

Стрельцова, выйдя из сарая и увидев вошедших в сад ребят с Хониевым, всплеснула руками:

— Сынок!.. Как же вы дошли?.. И немцев не забоялись?

— Мы проверяли, немцев в деревне сейчас нет.

Все вместе они ввели Хониева в дом, уложили его на постель.

— Сынок, что с ним?

— Мама, потом поговорим, ему подкрепиться надо, собери что-нибудь поесть.

— Сходи, сынок, во двор, поймай курицу, я бульон сварю…

Она занавесила окна и, пока Митя отсутствовал, все поглядывала, вздыхая, на Хониева.

Приготовив куриный бульон, Стрельцова, подняв повыше подушки под головой Хониева, стала поить его с деревянной ложки.

В окно забарабанил Ваня, оставшийся во дворе:

— Эй! Фашисты едут! На конях!

В Сенино вступила фашистская артиллерийская часть. Кони громко фыркали, вздымая копытами пыль.

Ребята забегали по двору, не зная, что им делать. Вышедший к ним Митя начал по-командирски распоряжаться:

— Что вы мечетесь, как зайцы. Сумки, сумки побыстрей где-нибудь припрячьте. Ваня, ты сядь под яблоней, кобурой играй, придут немцы, скажешь, в поле ее нашел. Остальные — марш на огород! Рогатки у вас есть? Пуляйте по птицам…

Сам он вбежал в дом. Мать показала на подпол:

— Сынок, схороним его в подполе.

Митя приподнял крышку подпола, помог Хониеву спуститься вниз. В лицо лейтенанту пахнуло холодной сыростью, духом земли — от картофеля и овощей. Он притаился в темном углу.

Мать Мити припрятала в печке чугунок с оставшимся бульоном, заставив его большими чугунами и горшками, а сам Митя, взяв молоток, выскочил во двор и стал возиться с калиткой, делая вид, что починяет ее.

Несколько фашистов вскоре ворвались в дом, сразу же загалдели:

— Матка! Кушать, кушать!

Они шарили по полкам, расхаживали, гремя сапогами…

На Хониева сверху сыпалась пыль, серая паутина, он поднялся, прижавшись спиной к холодной земляной стене, достал из кармана пистолет, напрягся всем телом… Не моргая, смотрел он на доски подпола и чувствовал себя так, будто и не выходил из боя. Еще недавно он не мог держаться на ногах, а сейчас готов был снова драться с фашистами. То ли его бульон подкрепил, то ли прибавило сил сознание грозящей ему опасности, то ли приободрила та забота, с какой отнеслись к нему и школьники, и простая русская женщина, но он знал, что легко немцам не дастся. Пусть только сунутся в подпол…

Пальцы Мутула будто приросли к пистолету.

Но из-за контузии в мыслях его полной ясности не было, и, может, поэтому, а может, из-за того, что он еще не знал, как расправляются фашисты с мирным населением, — так или иначе, а он не задумывался, какую беду может навлечь на Митю и его мать, если немцы его здесь обнаружат и он ввяжется с ними в схватку.

Затуманенный мозг и налитое яростью сердце подсказывали ему лишь один выход: встретить фашистов огнем, и все пули на них истратить, кроме последней, которую он оставит для себя…

Эти несколько минут, пока гитлеровцы расхаживали по избе, требуя от хозяев еды, показались Хониеву вечностью…

Он услышал голос Мити, который говорил гитлеровцам, путая немецкие слова с русскими:

— Яйки — найн, кура — найн, масло… ну, буттер… найн…

— Млеко, млеко! Хлеб! — Конопатый немец похлопал себя по животу. — Кушать, кушать!

— Ну, говорят же вам, нет у нас ничего! — с злой досадой выкрикнул Митя. — Мильх — найн, брот — найн!

— Руиг! — немец наставил на Митю автомат. — Кушать, кушать!

Митина мать кинулась к нему, схватилась за дуло автомата, отводя, его в сторону, со слезами сказала Мите:

— Сынок, не горячись. Сводим их в кладовку, там немного хлеба осталось.

Но только Митя вывел фашистов во двор, как из хлева послышался визг некормленой свиньи. Немцы, переглянувшись, радостно загомонили:

— О! Швайн! Шпек, шпек!..

Конопатый немец, ударом сапога распахнув дверь, ворвался в хлев, пристрелил свинью из автомата, позвал товарищей, и они выволокли свиную тушу во двор и потащили ее на улицу, возбужденно переговариваясь.

Митя, не по-ребячьи хмурясь, смотрел им вслед. Бандиты… Пришли сюда — разбойничать, грабить, жрать чужое… Если бы не лейтенант, спрятанный в подполе, Митя так просто не отдал бы фашистам последнюю животину, он бы устроил скандал, в крайнем случае пожаловался бы их командиру… Он еще не знал, что в гитлеровской армии грабеж узаконен, и фашистские солдаты действовали в Сенине так, как привыкли действовать повсюду — нагло и бесцеремонно.

Митя, однако, понимал, что, пока Хониев у них, нельзя связываться с фашистами, привлекать к себе их внимание.

Вокруг него собрались притихшие школьники, он велел им идти по домам.

В его дом в этот день гитлеровцы больше не приходили.

Когда наступила ночь, Хониев с облегчением подумал: «Пронесло».

Да, на этот раз пронесло. А что ждет его завтра? Что ждет Митю, его мать? Только теперь он с резкой, саднящей отчетливостью представил себе, что было бы, если бы фашисты нашли его в подполе. Ладно, сам бы он погиб, как солдат в бою, и немцы заплатили бы за его жизнь дорогую цену… Но пострадали бы и те, кто приютил его…