Помнишь, земля Смоленская... - [107]

— Ты это брось, — строго оборвал его Марков. — Мы жить должны, чтобы отомстить за наших товарищей. Эх, Андрей, солдат порой и не догадывается, какой он сильный. Иногда, кажется, мочи нет — идти, сражаться, рыть окопы, и голод мучает, и раны горят, а боец только прибавляет шаг, и вот увидишь, мы еще и до Берлина дойдем, и после войны в Москве встретимся, а потом ты вернешься в Элисту, к своей Татьяне, весь в орденах и медалях…

— Спасибо, Ваня. — У Токарева лицо было серьезное, сосредоточенное. — Я в Элисте всем буду рассказывать, как командовал нами Мутул Хониев, как помог нам вырваться из окружения и как погиб…

— Мы тогда обо всех расскажем… Припомним каждый подвиг, который совершили наши забайкальцы.

— Только ли забайкальцы? А Римма, а Митя?

— Меня ведь не было с вашим батальоном…

— Да, верно. Я все думаю: а может, они живы? И Синицын тоже?

— Все может быть. А ну, Андрей, выше голову! Прибавь шагу! Держись, друг, держись!

— Держусь, Ваня. — Токарев оглянулся в сторону немцев, от которых им вроде посчастливилось оторваться, и погрозил кулаком: — Мы вам еще покажем! Да, Ваня?

— Да, Андрей.

И они на ходу крепко, до боли, пожали друг другу руки.

Полк выходил из окружения тяжко и трудно, оставив на земле Смоленской, под Демидовом, сотни воинов, уснувших вечным сном…

Поредевшие колонны полка двигались медленно, бойцы с тревогой и ожиданием всматривались в плотную тьму перед собой, иногда они оглядывались назад, думая об оставшихся…

Проведя полк через Касплю, старик из Сенина кивком простился с бойцами — он не мог говорить, горло ему свело судорогой. Долго стоял он на берегу Каспли, глядя вслед полку, растворившемуся в ночной мгле, и скупые мутные слезы катились по его щекам.

Ах, если бы командир полка вовремя его послушался!.. Как уговаривал он майора — повернуть назад… Может, тогда все получилось бы по-другому.

Старик не знал, что война в это время размалывала в своих жерновах, томила в котлах немецких целые дивизии, что враг уже — у стен Смоленска…

Он и ведать не ведал, что 46-й полк, вырвавшись из вражеского окружения, уходил, по существу, в неизвестность…

И никто не мог предвидеть, что ждало его впереди.

Но и Ехилев, и его командиры, и бойцы готовы были к новым сражениям.

* * *

Ты помнишь их, земля Смоленская?

Чудится, я слышу голоса смоленских полей, лесов, рек…

Вот лежит на земле, распластав ветви, рассыпав вокруг зеленые иглы, вырванная с корнем ель, лежит, причитает: «Будь проклята война, она и меня не пощадила, я росла людям на радость, всегда пышная, всегда зеленая, русская земля питала меня своими соками, мирное небо голубело надо мной, солнышко ласкало меня своими лучами, но пришли злые вороги и разлучили мои корни с землей, и я умираю, и мне больно умирать, потому что умираю я в поле, где полегло столько русских солдат, а недалеко, бездыханная, недвижная, спит вечным сном юная русская девушка рядом со своим любимым, добрым молодцем из далекого русского села…»

И журчит печально тихая речка Колотовка: «Я поила своей водой все живое, буйная зелень кудрявилась на моих берегах, не поддававшихся ни налету ветров, ни весенним паводкам… А теперь они изрыты воронками от мин и снарядов, глубокими окопами; кусты и деревья искалечены, а вода моя окрашена кровью людской, кровью храбрых, верных сынов земли русской и опоганена нелюдями, которые со смехом и гоготом мыли в ней свои ножищи в рыжей шерсти и пили эту воду, смешанную с кровью… Кровопийцы, чужеземцы, они все кругом истоптали своими сапогами. Солдаты русские, возвращайтесь поскорей, прогоните их отсюда! Слышите, и поля зовут вас, израненные, опаленные войной, прогоркло пахнущие сожженной рожью, и земля стонет, от горя и боли, от разлуки с вами, она ждет вас, красные воины, она взывает к вам — слышите?»

Ах, как стенает, как жалуется, как гневается земля, устланная остывшими телами сыновей своих, поваленными деревьями, покореженным металлом, колосками, которые срезали пули, покрытая черной золой, травой примятой, пятнами засохшей крови: «Я устала, как я устала!.. Много по мне прошло войн, но такой жестокой, свирепой, необъятной я еще не видела на своем веку и таких потоков крови не видела, я измучилась, мне надо отдохнуть…»

Но земля бессмертна — как матери в калмыцких сказаниях, ее не в силах сжечь огонь, и война не в силах лишить ее животворящего дыхания, и у нее есть память, вовеки ей не забыть, как бились здесь ее сыны с ненавистным врагом, и я слышу, как она обращается к ним: «Дети мои, я помогала вам как могла, я укрывала вас в густой ржи, в зарослях кустарников, за стволами деревьев, я прятала вас от вражеских пуль. И вы не посрамили воинской своей чести, я горжусь вами, я верю, что вы вернетесь, потому что если даже под таким страшным напором стальной вражеской мощи, стиснутые ворогами со всех сторон, вы дрались так отважно и беззаветно и не сдались на милость врага, то вы не можете не победить! Я жду вас, я вдохну в вас новые силы, я поднимусь на врага вместе с вами, и мы осилим его и погоним прочь!..»

Глава девятнадцатая „МЫ ЕЩЕ ПОВОЮЕМ!“

Прошло два дня с той ночи, когда 46-й полк пробился сквозь кольцо немецкого окружения.