Помнишь, земля Смоленская... - [106]

Когда они появились в полку, грязные, оборванные, с запекшейся кровью на лицах и гимнастерках, их окружили бойцы, выйдя из строя, а к Орлову подбежал Ехилев:

— Олег Михайлович, родной!.. Ты жив? Вырвался? — Комиссар поцеловал его. — Сколько же у тебя осталось бойцов?

Капитан повернул голову к Токареву, взглядом попросив его ответить. Тот четко доложил:

— Товарищ батальонный комиссар, третий батальон под командованием капитана Орлова прорвал окружение, вывел из вражеского кольца раненых. В батальоне, не считая раненых, восемнадцать бойцов. С нами — знамя полка.

Лицо комиссара озарилось радостью:

— Знамя!.. Где оно? Как оно к вам попало? Хотя нет, об этом потом… Покажите знамя.

С помощью двух бойцов, осторожно переворачивая Орлова, который не издал ни стона, боясь, как бы его не начали жалеть, Токарев снял с его тела знамя, передал комиссару. В двух местах полотнище было прорвано немецкими штыками, но кровь — на алом — не была заметна. Ехилев, сидевший на корточках перед Орловым, еще раз поцеловал его и, приняв знамя, прижался к нему губами, а потом уткнулся в его складки лицом, и плечи у него затряслись… Бойцы, хотя их никто не вызывал, по одному подходили к знамени и целовали его.

Комиссар повернулся к Орлову, тот с трудом поднял руку, видно желая что-то сказать и прося внимания, но губы его так и не разомкнулись, а рука бессильно упала на грудь. Капитан закрыл глаза, словно засыпая…

Токарев, собиравшийся напоить Орлова водой, зачерпнутой еще в Колотовке, замер с фляжкой в руке:

— Что с вами, товарищ капитан? Товарищ комбат, очнитесь!

Глаза его наполнились слезами — будто это и не командир его умер, а родной отец.

Ехилев пощупал у Орлова пульс, склонил голову… Бойцы третьего батальона, сняв каски, плакали, не стыдясь своих слез.

К Хвостову, стоявшему здесь же, подошла, прихрамывая, Москвичева, которой, несмотря на жар, на рану, невмоготу было валяться на носилках; пошептавшись о чем-то с мужем, она шагнула к комиссару, припавшему к холодеющей руке Орлова, нагнувшись, тронула его за плечо:

— Товарищ Ехилев!

Увидев мертвого Орлова, она пошатнулась, кровь отхлынула у нее от лица, но за этот день она навидалась столько смертей, что уже научилась быстро с собой справляться, и, когда Ехилев поднялся, она, крепясь, сказала:

— Скончался от ран капитан Верба.

Эта весть заставила всех еще ниже опустить головы.

Луна в это время спряталась за облаком, тьма вокруг сгустилась, казалось, и ночь вместе со всеми скорбела о гибели командиров.

Их похоронили под одинокой сосной, положив лицами к западу — к государственной границе. Салютовать павшим не стали, чтобы не привлекать внимания врага. Да и патроны приходилось беречь…

Гитлеровцы в эту ночь не тревожили полк, они были уверены, что окруженная часть обречена на гибель и уже завтра с ней будет покончено. А пока можно было и отдохнуть…

46-му полку было не до отдыха. Подозвав к себе Бровку и Хвостова, Ехилев приказал:

— Стройте бойцов. Вы, Василий Степанович, пойдете со своей группой впереди. Ваша рота, Тихон Николаевич, будет охранять санбат. Совесть нам не даст спать, если мы оставим в пути хоть одного раненого. Сержант Буравкин с орудиями, Марков со своими бойцами, ефрейтор Токарев с батальоном Орлова двинутся замыкающими, прикрывая наши тылы. Все ясно?

Глянув на компас, он повернулся к сенинскому старику, не отстававшему от него:

— Дед! На тебя вся надежда. Веди нас.

И когда бойцы построились и командиры заняли свои места, скомандовал тихо:

— Полк! За мной!

Москвичева, проковыляв к Хвостову, обняла и поцеловала его:

— Мне к раненым надо. Береги себя, Тиша.

— И ты, Лида, будь осторожна. Ладно. Ступай. Даст бог, еще свидимся. Вместе ведь идем…

Со стороны болота все неслась, не умолкая, музыка — теперь звучал уже не «Варяг», а «Смело, товарищи, в ногу»…

* * *

В пути полку пришлось выдержать несколько схваток с фашистами.

Передовая группа прорвала цепь вражеских десантников, за ней прошел и санбат, охраняемый ротой Хвостова, а гитлеровцы, оправившись, ударили по правому флангу подразделений Токарева, Маркова и Буравкина, тесня их к болоту. Лошади понеслись на звуки музыки, Карапетяну и Буравкину едва удалось остановить их; развернув орудия в сторону наседавших немцев, артиллеристы прямой наводкой били по фашистам, их поддерживали огнем бойцы Маркова и Токарева. Открыли артиллерийскую стрельбу и немцы, снаряды — с воем, мины — с щенячьим тявканьем шлепались в болото, озаренное светом ракет, и разрывались, взметая фонтаны черной грязи.

Вражеские мины и снаряды достигали и островка, приютившего музыкантов, и те вынуждены были покинуть его; они двинулись наугад, не переставая играть, и последний их марш поглотила трясина… До самого смертного мига не выпускали музыканты из рук свои инструменты.

Ценой большой крови прорвались к полку батарейцы, у которых осталась уже одна «Алеся», и группы Маркова и Токарева. Обоих их ранило, они шли, поддерживая друг друга. Токарев, вздохнув, проговорил:

— Наш лейтенант так и не нагнал нас. Погиб, наверно, и лежит под мохнатой елью, у Колотовки… А Орлов покоится под сосной. Под каким-то деревом меня похоронят?