Помнишь, земля Смоленская... - [104]

Гришкин усмехнулся:

— Новый вариант старой истины?..

Его радовало, что ребята немного встряхнулись, сон, видимо, освежил их, они уже не были как в воду опущенные.

Он снял с ветки дерева барабан, который повесил там Русков, протянул его сержанту:

— А ну, политрук, разговори своего молчуна, пусть он рыкнет аки лев. Да так, чтобы враг содрогнулся от этого рыка! Иных не так гром небесный пугает, как барабанная дробь. От, лейтенанта Хониева слышал я, что калмыки, когда что-то на них страх нагоняет, говорят: это, мол, черт бьет в барабан за болотом. Болото есть. Барабан есть. За чертей мы все сейчас можем сойти. Возьми же свои палочки да ударь ими по барабану. Самим-то нам страшиться уже нечего, положение у нас и так хуже архиерейского, война уж в такое гибельное место нас загнала — дальше некуда…

— Точно, — подтвердил Ревунов, голос у него был хриплый, то ли со сна, то ли от простуды. — Если нас трясина не засосет в черную свою утробу и пуля не нагонит, так я от голода сдохну…

— Пока это тебе не грозит. — Русков тер ладонь о ладонь, чтоб согреть руки. — Знаешь, сколько дней человек без пищи может прожить?

— Не знаю, но у меня желудок уже прилип к позвоночнику. Чувствую, что мне не дотянуть и до завтрашнего дня.

Ревунов поднялся, болотная жижа чавкала у него под ногами. Ковалев мокрой травой обтирал грязь со своих сапог. Да, бойцы все были в грязи.

— Вот что, ребята, — сказал Русков. — Оттого, что мы станем плакаться, дела наши не поправятся. Мы музыканты, и мы бойцы, и наш боевой долг — играть. Берите свои инструменты…

— А может, бросим их тут и пойдем? — предложил Ревунов.

— Куда? Утром осмотримся, тогда и решим, что делать, куда идти. А сейчас — за инструменты! Если в полку нас услышат, то, как знать, может, наша музыка воодушевит ребят на новые бои. Да и сами согреемся, и отлетят от нас мрачные мысли…

— Что, правда играть? — спросил Ковалев. — Я думал, ты шутишь…

— До шуток ли теперь. Музыка — наше оружие. Бойцы погибают — отстреливаясь, музыканты — играя…

— А если все они уж и погибли… наши-то? Вон как тихо…

— Тихо, потому что ночь. Погибли… Как тебе в голову могло прийти такое? Воды еще не увидел, а уж сапоги спешишь снять… — Русков перекинул через плечо ремень барабана. — Что сыграем, старшина?

— Может, «Интернационал»?

— «Марш Буденного», — сказал Ковалев, берясь за кларнет.

Русков выпрямился во весь свой двухметровый рост, занес палочки над барабаном:

— А я полагаю, сейчас самая подходящая песня — «Варяг». Услышат наши музыку, и слова вспомнят. Врагу не сдается наш гордый «Варяг»… Наш полк не сдастся фашистам!..

Гришкин поднес к губам трубу:

— Начали!

Как жаворонок в небе, затрепетали серебристые звуки трубы. Ей стали вторить кларнет, бас, баритон. Далеко вокруг разнеслись гулкие удары барабана, — казалось, это стучало взволнованное сердце…

Мужественная, бодрящая мелодия «Варяга» поплыла над болотом, распростерла свои крылья над полком, который готовился к прорыву, долетела и до батальона Орлова, поднявшегося в атаку…

Музыка слилась с криком Орлова «Вперед!», с возгласами «Ура! Ур-ра-а!».

* * *

Когда полка достигли звуки «Варяга» и громкое «ура» орловцев, бойцы, уже строившиеся в колонну, замерли, прислушиваясь, и руки крепче сжали ремни винтовок и автоматов. Глаза у всех блестели, сердца словно окатило горячей волной. Даже раненые, лежавшие на носилках, приподнялись, опираясь ладонями о землю, у многих слезы текли по щекам…

* * *

Смоленская ель растопырила над Хониевым разлапистые колючие ветви, как наседка крылья над своими цыплятами.

К небу воспарила красная ракета, и одновременно с этим Мутул услышал крики «ура!» и далекую боевую музыку.

Он нажал на гашетку, пулемет заходил в его руках, словно отплясывая калмыцкий чичирдык. «Так-так-так», — выводил максим свою песню, и Хониев цедил сквозь стиснутые зубы: «Так их, так!» Руки его, вцепившиеся в гашетку, одеревенели, побелели.

Пулемет дрожал от яростного напряжения, и еловые ветви дрожали, будто ель тряслась в сердобольных рыданиях…

Немцы обрушили на Хониева огонь своих пулеметов и орудий.

Хониев все шептал, обращаясь к максиму:

— Слышишь музыку? Это, верно, полк к нам идет. Слышишь, как наши ребята кричат «ура»? Они уже вступили в бой с немчурой. Жмите, жмите, орлы-орловцы!.. Может, вы уже во вражеских траншеях? Ну-ка, друг максим, перенесем огонь подальше.

Пули свистели над ним; вокруг и совсем рядом рвались снаряды, осыпая его землей; осколки кромсали густую ель, и с нее падали на него мягкие зеленые иглы, а он все стрелял, стрелял, слившись с максимом в одно целое…

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»…

* * *

Бойцы Орлова, ворвавшись во вражеские траншеи, схватились с фашистами врукопашную. Данилов и Токарев прикрывали собой капитана от штыковых ударов врага. Штык Данилова метался от фашиста к фашисту, как голодный волк, забравшийся в кошару с овцами. Токарев ухнул прикладом винтовки по голове наседавшего на него гитлеровца, приклад разломился пополам, а на снайпера, выставив вперед штык, шел еще один фашист. Его свалил ударом приклада Синицын, поспешивший на помощь Токареву, немец повалился. Токарев выхватил у него из рук автомат, упал, споткнувшись о труп другого фашиста, тут же вскочил и снова очутился рядом с Орловым, помогая ему идти.