Помнишь, земля Смоленская... - [103]

Сюда долетали и пули, и снаряды, и музыканты, спасаясь от них, все глубже и глубже заходили в трясину. Наткнувшись на небольшой, с более или менее твердой почвой островок посреди топи, они расположились на нем, расселись под деревьями.

Музыкантский взвод тоже не избежал потерь, кто погиб под пулями, кого засосала трясина.

Уцелели пятеро: капельмейстер, трубач старшина Гришкин, барабанщик сержант Русков, которого во взводе называли не иначе как «политруком», поскольку как коммунист он исполнял должность агитатора, и рядовые бойцы, игравшие на басе, баритоне и кларнете — Ревунов, Щукин и Ковалев.

Ребята это были молодые; когда полк стоял в Забайкалье, то Ревунов и Щукин увлекались футболом, а Русков слыл заправским баскетболистом — у него и рост был баскетбольный, чуть не два метра. Гришкин, пожалуй, был самым хилым из всех, отличался какой-то интеллигентной обходительностью, старался не подчеркивать своего «руководящего» положения, когда смущался, то краснел, как девушка; ребята за глаза и прозвали его «красной девицей» — за робость, стеснительность, хотя в общем-то он пользовался во взводе уважением, как талантливый дирижер и музыкант.

Но именно Гришкин, когда музыканты, забравшись в болото, оказались в ситуации весьма плачевной, поскольку теперь не знали, как отсюда выйти, проявил завидную стойкость и мужество.

Ревунов, Щукин и Ковалев, поняв, что дела их плохи, сразу сникли, весь день они угрюмо молчали, лениво отмахиваясь от комаров, которые стервенели чем дальше, тем больше. Гришкин и Русков как могли подбадривали ребят, строили предположения насчет судьбы полка, пытались вовлечь приунывших бойцов в обсуждение возможных шансов на спасение, но те смотрели на них помутневшими глазами, безразличные ко всему, словно заранее сдавшись на милость судьбы. К вечеру их сморил сон, бодрствовали только Гришкин и Русков.

Рускову припомнился один спор, завязавшийся между Марковым и Хониевым, которые поочередно вели у них политзанятия. «Зачем на войне музыканты? — горячился Марков. — Что там ни говори, а это народ сугубо штатский. Настоящий боец — он и стрелять умеет, и окопы рыть, и с гранатой обращаться, без него на войне и не обойтись, а музыканты что? Поиграли на дудках да барабанах в свое удовольствие и свободны от всех забот. Тактической подготовкой их не донимают, строем особенно не гоняют. Какой от них может быть толк на фронте? Вы, товарищ лейтенант, я слышал, когда-то увлекались музыкой. Мое мнение — правильно поступили, что бросили это дело». «А я вот жалею, что бросил, — возразил Хониев. — Музыка облагораживает, душу очищает, радует человека, а в праздники и веселит его. Можно сказать, она — ключ к веселью. Как замок без ключа ни на что не годен, так и праздник без музыки не праздник. И на войне музыка нужна. Устал боец — она его подбодрит, придаст ему сил, а в трудную минуту вдохновит на подвиг. Нет, без музыки нельзя — нигде и никогда». Марков не сдавался: «А на войне — можно. Вы же знаете крылатую фразу: когда говорят пушки, молчат музы». — «Знаю. Но когда это сказано!.. Если же нам сейчас придется воевать, то мы и музы поставим на службу победе. И музыка, о которой мы говорили, будет сражаться с врагом!»

Конечно, прав в этом споре был Хониев. Но пока доля участия Рускова и музыкантов его взвода в схватке с немцами, так коварно напавшими на них, была совсем неощутима. А музыка должна служить победе!

От этих мыслей сержанта отвлек Гришкин:

— Как думаешь, политрук, что с полком?

— А ты не слышал бешеную стрельбу — с утра до вечера? И орудия били, и пулеметы, и автоматы — и наши, и немецкие. Полк рядом и ведет бой с фашистами.

— Сейчас-то все стихло. Может, наши ушли?

— Нет. Иначе немцы не расцвечивали бы небо ракетами.

— Да, ракеты они все время пускают… Как нам-то быть, политрук? Так и сидеть тут, подкармливая комаров нашей кровью? Бр-р, как здесь сыро, промозгло, холодно… Надо выходить отсюда. И с музыкой, а?

— Я тоже об этом думал, хотя у меня и мозг совсем промерз…

— А у меня в затылке звенит, будто по нему палкой треснули.

— Это от усталости, от переживаний… Но пока мы живы, старшина, мы — музыканты! Боевой взвод полка…

— Знать бы, где здесь не так топко. В этом болоте и днем-то прохода не сыщешь, а ночью тем более.

— А человек один раз рождается и один раз умирает, — тряхнул головой Русков. — Но если уж умирать, так с музыкой!.. — Он огляделся по сторонам. — Наши-то все спят? Или, может, уже богу душу отдали?

Щукин, потягиваясь, сказал:

— Отдали, отдали… Готовьте свою трубу и барабан — похороните нас по первому разряду. А пока, может, кто табачку даст?

Проснулся и Ревунов, проговорил, позевывая:

— Дела наши — табак… — Обернувшись к храпевшему Ковалеву, он накрыл ему рот ладонью: — Не человек — орга́н!.. Ишь развалился, будто на перине, которую ему теща взбила.

Русков потянул к себе кларнет, зажатый в руке у Ковалева, удивляясь, качнул головой:

— Не отдает!.. Вот настоящий музыкант! И спит вместе с инструментом, как боец с винтовкой.

— Уж и поспать нельзя, — недовольно проворчал Ковалев. — Музыка спит, когда стреляют винтовки.