Полынь - [8]

Сейчас Иван стоял немного боком, чтобы Ирина не сразу его узнала.

— Вам, товарищи, кого? — холодно спросила она, вежливо рассматривая лицо Шуры.

С тех пор как подошли к большому дому и потом поднимались по лестнице на четвертый этаж и она смотрелась в обломок зеркала, словно не узнавая себя, Шурой овладело безотчетное чувство страха; сейчас под взглядом этой необыкновенно красивой женщины, который был направлен на нее, она готова была заплакать или повернуться и бежать назад.

«Боже мой, я тоже когда-то была такая, нетронутая, чистая». Ирина грустно вздохнула.

— Переночевать бы… — Иван согнулся, как бы кланяясь и тая усмешку.

— В городе, кажется, функционирует Дом колхозника.

Тогда он, разогнувшись, повернулся к ней лицом и рассмеялся. Ирина сказала растерянной скороговоркой:

— Ваня? Это ты, да?..

Он положил на пол вещмешок и, козырнув правой, свободной рукой, протянул ее:

— Здорово, сестренка!

— Здравствуй, Иван. Вы… проходите, пожалуйста, — она показала глазами на одну из комнат.

Иван быстро определил, что квартира немыслимая, из четырех, а возможно, из пяти комнат. В коридоре, на вешалке, громоздились шубки и пальто, на полу, вдоль стены, лежали чемоданы и какие-то упакованные мешки и коробки.

— Садитесь. У нас тут хаос. Недавно переехали. Год в развалине жили. Сейчас согрею чай. Вы, наверно, голодны? — сказала Ирина, вводя их в просторную комнату с нарядной дорожкой на полу и с круглым полированным столом посередине. Около стены стоял черный кожаный диван. На окнах теснились малиновые огоньки в горшочках. Какая-то красивая, отдаленно похожая на Ирину женщина в глухом черном платье и с вихрящимися волосами, точно их рвал ветер, смотрела со стены. Смотрела весело, очарованно, как живая.

— Да, мы не сыты, — сказал Иван. — Познакомься. Это Шура. А это, — кивнул себе на руки, — это… Андрюша.

Ирина кивнула головой:

— Очень приятно.

— А это ты? — Он показал на портрет.

— Я. Играла в «Трех сестрах».

Шура все с тем же испуганным, радостным и робким выражением на лице, с каким она вошла, шевелила губами и не знала, как ей стоять и куда деть свои крупные сильные руки. После сырой и темной землянки в деревне, где она жила, после холода, голода, после пустых холодных зимних полей это был другой свет.

Ирина озабоченно начала расставлять чайную посуду.

— Восторгаетесь хорошей квартирой? Сама никак не привыкну. Несколько сот семей разместились в новых четырех домах. А сколько еще ютится в развалинах! Иван, мы успели эвакуироваться, но люди, люди ужас что пережили, — сказала она, зябко поеживаясь.

Наступила небольшая пауза.

— Какая славная крошка! — похвалила Ирина, потрогав розовую щечку малыша, который теперь лежал на коленях Шуры. — Ты давно женился?

Иван неудобно промолчал.

— Фронтовая любовь — это романтично, — глаза Ирины подернулись туманом, она что-то все вспоминала, вспоминала, но то, как видение, ускальзывало. В глазах ее заблестели слезы, она их вытерла и сказала плаксиво:

— Жаль дядю Николая, твоего отца, — помолчала. — Где он погиб, Ваня?

— Под Курском.

На столе тонко, уютно и добродушно-ворчливо запел чайник. Сели за стол. Сквозь струйки пара волосы и тонкое лицо Ирины казались воздушными, как будто она превратилась в картину.

— Ты здорово устроилась, — сказал Иван, оглядываясь.

— Ничего. Знаешь, страшно ходить по комнатам на виду всей разрухи. Я боюсь этих комнат.

— Это-то верно. Работаешь в театре?

— У меня, Ваня, ревнивый муж. Запрещает.

— Ты, значит, домохозяйка?

— Пока да, — она смутилась. — Буду играть, видимо, в новом сезоне.

Шура сидела как-то бочком, поджав ноги: все боялась чего-то, возможно, испачкать яркую дорожку.

— Слушай, где у тебя можно умыться? — Иван тоже не знал, куда деть ноги в мокрых сапогах.

— Извините, забыла, вы же с дороги. Ванна пока не работает. Скоро обещают. Умывальник там.

Шура неуклюже и все так же боязливо пошла в ванную первой. Закрывшись на крючок, сняла чиненую кофтенку, намылилась, зафыркала под ледяной струей. Быстро вытерлась мохнатым полотенцем, отраженная в двух зеркалах со своими испуганными глазами. «Артистка, а простая», — подумала.

За дверью, в комнате, закричал ребенок.

Шура, растопырив руки, вышла.

Ребенка укачивала Ирина. Она встретила ее ласковым женским взглядом и сказала вздохнув:

— Возьмите его. Сейчас молоко принесу. Кушать просит.

Шура стояла перед ней свежая, с пухлыми добрыми губами — вся прелесть юности, как пахучая почка весной, только лопнула и распустилась.

— А ты красивая, — и глаза Ирины приняли ореховый оттенок.

— Помылась у вас здорово, — сказала Шура, вся светясь.

Ирина скрылась в кухне и тотчас вернулась с молоком в кружке. За ней, держась за платье и робко выглядывая, с пальцем во рту, стояла девочка в малиновом платьице.

Ребенок стал сосать соску с молоком, успокоился.

Подошел Иван — оказывается, успел побриться, — нагнулся к девочке.

— Ух, какая!

— Уже читает и знает буквы, — сообщила Ирина. — Музыкой занимается.

— Не совсем холосо, — сказала девочка, глядя смело на чужих, и засмеялась.

Сели за стол. Ирина разлила чай. Пах он вкусно — воскресил давнее, довоенное. Иван и Шура, раскрасневшиеся, сидели рядом. А шинель и Шурино пальтецо лежали около двери на мешке. Ирина, позванивая о стакан ложечкой, сказала: