Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды - [160]

Однако же наш громадный общий военный успех в Средней Азии и страх, нагнанный на местное население нашим оружием, были так велики, что загипнотизированные туземцы не видели ничего, кроме относительно, условно победоносного вступления наших войск в их города и селения, а на самих нас, на выносливую и покладистую русскую душу, все эти и длинный ряд подобных им шероховатостей производили впечатление мелочей, о которых полезнее даже и умалчивать, дабы не вносить диссонанса в общую гармонию горделивого ликования торжествующих русских дружин и их маститых вождей.

Когда наши войска приближались к Чимкенту и Ташкенту, среди здешних туземцев ходили, как им казалось тогда – вполне достоверные, слухи о том, что русские не похожи на обыкновенных людей; что у них лишь по одному глазу, помещающемуся посередине лба; что у них такие же хвосты, как у собак; что они необычайно свирепы, кровожадны и употребляют в пищу человеческое мясо.

Когда Чимкент и Ташкент были заняты нашими войсками, здешние сарты имели случай убедиться в ложности распускавшихся среди них досужими людьми слухов о русских, и даже более – вскоре же они увидели, что русские не только не свирепый, а, наоборот, в некоторых отношениях весьма добродушный народ и притом, в лице своих патрициев, настолько тароватый [535], что бедному человеку около него можно зашибить копейку гораздо легче, чем около своих прижимистых сородичей.

Но эти более достоверные сведения о нас долгое время распространялись в народной массе очень слабо и главным образом лишь среди того немногочисленного люда, который так или иначе приходил в непосредственное соприкосновение с нами. Все остальное долгое еще время дичилось и сторонилось нас, относясь к нам постольку же с недоверием, поскольку и с отвращением, как к неверным, к многобожникам[536].

Когда наш отряд двинулся в 1875 году в Фергану, невзирая на наличность там большого числа туземцев, видавших уже и даже лично знавших многих русских, народ и там ждал одноглазых и хвостатых людоедов, а потому многие жители больших селений и городов при нашем приближении бежали, но вследствие отмеченной выше их малой подвижности они бежали по большей части очень недалеко, верст за 5, за 10, причем для многих даже взрослых это была первая далекая поездка за пределы своего города или селения.

Так как эпизоды вроде избиения в Гур-Тюбе безоружных жителей, женщин и детей[537] были явлением не особенно частым а потому сведения об этого рода похождениях не могли иметь особенно широкого географического распространения, то поэтому мнения о нас, например, ферганских сартов на первое время были весьма различными; каждый судил о русских только по тому, что случайно видел или слышал: одни продолжали отстаивать наличность хвостов, маскируемых одеждой; другие, категорически отрицая это, находили, что при такой военной силе русские могли бы всех перерезать, но не перерезали; следовательно, они милостивее бухарцев, которые приходили при Мадали-хане и жестоко резали; хотя, конечно, с другой стороны, быть может, это произошло и не от добродушия, а от глупости, которой Милостивый поражает неверных; третьи говорили, что хотя русские побили народа и меньше, чем бухарцы, но сравнивать их с последними все же не годится, грешно, ибо бухарцы – мусульмане, а русские – кяфиры, неверные; четвертые возмущались крайней невоспитанностью русских начальников разных рангов, которые слишком часто воспламеняются гневом, иногда по совсем пустячным поводам, а воспламенившись, ведут себя до крайности неприлично, не только кричат и жестикулируют руками, но даже и топают ногами, чего, как известно, не позволит себе ни один сколько-нибудь воспитанный мусульманин; пятые, не заходя так далеко, утверждали только, что все русские издают какой-то неприятный рыбный запах.

Несомненно, однако же, что большая часть, по существу, весьма не воинственного, миролюбивого и относительно добродушного туземного оседлого населения, быстро научившись различать среди вторгнувшихся в страну завоевателей плебеев и патрициев, на первых же порах вполне сознательно отдавала справедливость относительным добродушию и гуманности представителей высших классов, у которых даже и в течение героической, завоевательной эпохи часто находила защиту от разного рода насилий, производившихся нижними чинами наших войск.

Вместе с тем эти относительные добродушие и гуманность некоторых наших представителей и тогда уже понимались населением лишь условно и только в мирное время, ибо русские солдаты так беспощадно стреляли и кололи штыками, что соперничать с ними, в особенности после того, как их вооружили скорострельными винтовками, не представлялось возможным.

Таким образом, после занятия Чимкента, Ташкента, Ходжен-та, Ура-Тюбе, Джизака и Самарканда слово «русский» вселяло тот «спасительный» страх, который впоследствии долгое время обеспечивал нам относительное спокойствие и внутри края, и на его границах. Этот страх был так велик, что долгое время не только мужчины, но даже русские женщины безбоязненно ездили по вновь завоеванному краю в одиночку на сартовских арбах, останавливаясь на ночлеги иногда в очень глухих сартовских кишлаках (селениях), причем почти не было случаев не только каких-либо насилий, но даже и мало-мальских обид или притеснений.