Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды - [159]

Тем не менее многие из провозглашенных Кораном доктрин отнюдь не способствовали установлению прочных семейных уз, чему не мог способствовать и мусульманский брачный статут, допустивший и освятивший многоженство, вносящее много диссонансов в семейную жизнь, которая и вне этого неблагоприятного для нее условия у всего вообще человечества достигает степени достаточной гармоничности лишь при особо благоприятных условиях.

Таким образом, ортодоксальный ислам и суфизм и в отношении семейной жизни оказались идущими далеко не рука об руку; это были две силы, действовавшие под очень тупым углом; а их коротенькая равнодействующая, в смысле соотношений между детьми и родителями, равнодействующая, слагавшаяся, конечно, не без влияния и обычных свойств общечеловеческои натуры, выразилась в конце концов в соотношениях, почти диаметрально противоположных тому, чего добивался Коран: в громадном большинстве случаев наибольшая привязанность наблюдалась у родителей к детям, а не у детей к родителям, что нашло себе выражение и в народной поговорке: «Сердце (сердечная привязанность) родителей – в детях; сердце детеи (ищущих свободы) – в поле».

При этом в большинстве случаев у детеи, даже взрослых, наиболее сердечные отношения наблюдались (и наблюдаются) в отношении матери, а не отца.

Помимо чисто физиологических причин это объясняется еще и тем, что отношения к матери всегда были более просты и естественны, всегда менее подрывались тои уставной официальностью, которая в большинстве туземных семеи является отличительнои чертои отношении сына и дочери к их отцу.

Кроме того, мать (как жена) и ее дети всегда находились под одним и тем же гнетом главы семьи, мужа и отца, что также служило однои из причин их солидарности.

Эпоха наших завоеваний

Наше поступательное движение из Оренбурга и Омска в недра Средней Азии, продолжавшееся в течение нескольких десятков лет, сначала очень медленное и вялое, а затем, в особенности после снабжения деиствовавших здесь наших воиск скорострельным оружием, постепенно получившее все более и более энергичныи и победоносный характер, до конца всего периода этих завоевании носило на себе отпечаток чего-то стихииного, фатального.

Нас влекла сюда та «неведомая сила», которую, быть может, уместно было бы назвать роком, неисповедимои историческои судьбои, ибо мы шли и пришли сюда случаино, без зрело обдуманного плана, без сколько-нибудь разработаннои программы наших дальнеиших деиствии, без предварительного ознакомления с географиеи страны, с языком и бытом туземного населения, настроенного по отношению к нам безусловно враждебно, как к завоевателям и неверным, какими мусульмане считают всех, не признающих Мухаммада последним и главнейшим пророком, а провозглашенного им учения – божественным откровением[531].

Насколько мы (понимая это «мы» в самом широком значении) были невежественны по части местной географии, явствует из нижеследующих фактов.

Достоверно известно, что когда покойному К.П. Кауфману[532]с большим трудом удалось наконец испросить согласие Императора Александра II на осуществление Хивинского похода, Горчаков убедительно просил Константина Петровича, по дороге в Хиву ни в каком случае не трогать Кашгара, дабы не создать этим осложнений с Китаем и с Англией.

Неизбежность похода в Хиву предвиделась еще года за три. Поэтому офицерами Генерального штаба производились рекогносцировки Кызылкумской степи, которой нельзя было бы миновать туркестанскому отряду. Однако же когда наш отряд отправился в поход, то вторую половину пути, начиная от колодцев Арыстан-бел, он шел ощупью, по совершенно неосвещенной местности, и не погиб между Адам-Кырылганом и Амударьей потому только, что в отряде случайно оказалось несколько джигитов-киргизов[533], тоже случайно бывавших раньше когда-то в этих местностях и вспомнивших о существовании колодцев Алты-Кудук, находившихся несколько в стороне от дороги и спасших нас от верной почти гибели в мае 1873 года.

Столь же непростительно невежественными мы оказались и в отношении культурной Ферганы, невзирая на то, что с ней в течение нескольких лет мы вели уже постоянные официальные и торговые сношения, а потому имелась полная возможность обладать удовлетворительными маршрутными и другими географическими сведениями. В 1876 году, во время Кокандского похода, наши сведения об этой стране оказались такими же скудными, как и о Кызылкумской степи во время Хивинского похода; мы обладали сколько-нибудь удовлетворительными сведениями лишь о большой дороге между Ходжентом и Кокандом. Когда наш отряд двигался от Маргелана к Намангану, то по сведениям, имевшимся у офицеров Генерального штаба, предстоял, между Маргеланом и Сырдарьей, двухдневный переход по степи без воды. Больших трудов и хлопот стоило снабдить отряд двухдневным запасом воды, которая потом оказалась совсем ненужной, ибо без воды пришлось пройти лишь немного более 20 верст между Язъяваном[534] и Дарьей.

Кроме того, последствием нашего совершенного незнакомства с тем, что представлял собой Андижан, было весьма бесславное отступление нашего отряда от этого города, названное в официальных документах