Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды - [152]

Таким образом, большинство юношей, поступающих в мадраса, приходят сюда лишь с очень слабыми следами воздействия на них мусульманского книжничества; они приходят сюда, будучи еще в значительной мере цельными, непосредственными натурами, отзывчивыми, наблюдательными, далеко не лишенными природного веселого юмора, всегда готовыми посмеяться и пошутить, когда весело, пожалеть тех, кого жалко.

Поступая же в мадраса, туземный юноша попадал (и попадает) в среду людей, которые стараются, по крайней мере по наружности, думать, говорить и действовать по уставу, заключающемуся в шариате и в дополняющей его духовно-нравственной литературе, силящихся установить точные правила, согласно коим человек должен мыслить и действовать во всех, даже мельчайших случаях его повседневной жизни.

В этом храме мусульманской учености туземный юноша, воспринимая основы мусульманских веро– и законоучения, воспринимая представление о правоверии и неверии, о разрешенном и запрещенном, усваивает также не только уменье, но и привычку к напускной вежливости, к искусственно плавной походке, к речи цветистой, вкрадчивой и льстивой. Вместе с тем, готовясь к роли книжника, он, часто незаметно для самого себя, превращается также и в фарисея, чему в значительной мере способствует изучение шариата, тщательно разбирающего, между прочим, вопросы о том, каким образом, не делая прямого нарушения закона, можно обойти ту или другую его статью (что в шариатной терминологии именуется словом «хиля»).

Такова, конечно в самых общих чертах, та обстановка, среди которой туземный юноша постепенно превращался (и превращается) в лицемерного фанатика, в последователя тех представителей ветхозаветного уклада, о которых либеральнейший и гуманнейший из древних евреев сказал: «Горе вам, книжницы и фарисеи, лицемери, яко затворяете царствие небесное пред человеки: вы бо не входите ни входящих оставляете внити»[519].

Сделавшись таковым, книжник обыкновенно на всю жизнь оставался верным принципам, воспринятым им в стенах его alma mater[520], а выходя на арену общественной и государственной жизни, он выступал во всеоружии насадителя в окружающем его обществе доктрин и принципов ислама, во всеоружии яростного гонителя всего того, на чем не лежит печать все регламентирующего шариата, силящегося накрепко заковать в свои цепи ум, душу и совесть правоверного.

Несколько лет тому назад в Бухаре, по постановлению казиев, был казнен через побиение камнями туземец, уличенный в оскорблении словом мусульманской религии. В самом же начале этой ужасной, возмутительной казни большинство присутствовавших в ужасе бежали в разные стороны; в роли же самых лютых палачей оказались мударрисы (преподаватели) и муллы (учащиеся) местных Мадраса.

Однако же справедливость требует сказать, что как ни велики были отрицательные стороны деятельности книжников, за ними были все-таки и большие общественные заслуги: они воспитывали туземную толпу в сознательном представлении о совершенной необходимости общественного порядка, законности и сознательной общественной дисциплины. Благодаря им взаимные отношения людей отличались сдержанностью и вежливостью, а многотысячная народная толпа, собиравшаяся в городах во время праздников, не оставляла желать ничего лучшего в отношении благочиния и благопристойности.

Вместе с тем общественное мнение по необходимости, дабы быть мнением исто мусульманского общества, должно было держать сторону книжников, беспомощно мечась между суровостью принципов, насаждавшихся и поддерживавшихся представителями ортодоксального направления, и небольшой долей либерализма, проводившегося в жизнь некоторыми из ишанов-суфистов, нередко проявлявшими большую склонность критически относиться к букве закона, что в немалой мере, и невзирая на старания ортодоксов, усугублялось широким знакомством значительной части общества с той частью персидской литературы, которая проникнута идеями свободомыслия и даже атеизма.

Так, например, персидский поэт Шамс-и-Тавризи, скептически и иронически относясь к необходимости хаджа, поклонению меккским святыням, обращаясь к отправившимся в Мекку паломникам говорит: «О, вы, отправившиеся на поклонение в Мекку! Где вы? (куда это вы отправились?) Возлюбленная здесь! (т. е. Бог здесь, как и везде; зачем же его искать непременно в Мекке). Вернитесь же! Вернитесь!»[521]

Поэт Бидыль[522] говорит: «Пей вино; сжигай священные книги; сожги Каабу (священная мечеть в Мекке); живи в капище идолов; одного только не делай, – не обижай человека».

Вышеупомянутый Шамс-и-Тавризи говорит: «Что ты хочешь от неба? Чего ты ищешь на земле? То (небо) – купол, в котором царит неправосудие. Это (земля) – театр марионеток (не имеющих вполне свободной воли)». Один из среднеазиатских поэтов пошел в этом направлении с мусульманской точки зрения еще дальше и, жалуясь Богу на несправедливость неба, иносказательно обвинил последнее в том, что оно в некоторых отношениях отдало совершенно незаслуженное предпочтение Мухаммаду перед Христом.

Следует, однако же, иметь в виду, что этот отдел либеральной и даже атеистической литературы являл и являет собой лишь маленький и до некоторой степени обособленный уголок того широкого и разностороннего воздействия, которое вся вообще литература в течение многих веков производила на ум и на душу местного общества. Говоря же о воздействии литературы на местное общество, следует иметь в виду, что издавна духовным достоянием последнего были литературы: арабская, персидская и своя, местная. Та часть арабской литературы, которой пользовались и пользуется наиболее уеные туземцы, основательно знакомые с арабским языком, преимущественно состоит из трактатов богословских и юридических и из сочинений по части истории, реже географии, космографии и медицины.