Польско-литовская интервенция в России и русское общество - [142]

Само соглашение об избрании Владислава автор «Повести» не порицал. Он прямо писал, что русские послы отправились под Смоленск «на добрейшее дело, на мирное совещание и на лучшее уложение»[1389]. Русские люди надеялись, указывал он, что принц, избранный «за величества рода», приняв православие, сможет «злаго прирожения забыта» и стать добрым правителем «Российского царства», а польско-литовские войска прекратят военные действия и покинут русскую территорию[1390]. Однако надежды на это оказались тщетными.

Русские люди допустили ошибку, предположив возможность каких-либо добрых поступков со стороны короля и его подданных. Ведь это — «враги и злые волки», которые «от давных лет мыслят на наше великое государство… како бы им великое государство похитити и вера христианская искоренити»[1391]. Чтобы достичь своих целей, они обманывают русских людей, обещая прислать Владислава, но их действительной целью является завоевание и покорение России: «Сопостаты наши… хотят нас конечно погубити и под меч подклонити и подружня наша и отроды в работу и в холопи поработити и прижитие наше пограбити, горше всего и жалостнее — святую нашу непорочную веру вконец искоренити и свою, отпадшую, учинити, и сами в нашем достоянии жити»[1392]. Насилия польских солдат из московского гарнизона, которые убивают людей, присваивают чужое имущество, оскорбляют женщин, «поругаются» образам Христа и Богоматери, — наглядное свидетельство того, что ожидает в будущем всех русских людей[1393].

Автор «Повести» подчеркивает связь захватчиков с «антимиром», в котором господствуют враждебные Богу силы зла.

Король и окружающие его люди не только «иноверные», но и «безбожники»[1394], королю служит «бесовское» воинство[1395], сам король, злонравный и жестокий, сравнивается с адским «змием» и с самим Сатаной[1396]. Из всего этого следовал вывод, четко сформулированный в самом начале произведения: надо подняться на борьбу «за православную веру… и за свои души и за свое отечество и за достояние, еже нам Господь дал»; лучше «славная смерть», «нежели зде — безчестное и позорное и горкое житие под руками враг своих»[1397].

В один ряд с этими текстами можно поставить написанный в середине 1612 г. «Плач о пленении и конечном разорении Московского государства»[1398].

В этом произведении не менее сильно, чем у его предшественников подчеркивается, что поляк — «иноверец», житель «антимира», где господствуют силы зла, «понеже николи причастия несть тме ко свету, ни Велияру ко Христу». Поэтому Сигизмунд III посылает в Россию «бесояростное» войско, а во главе его «бесодерзостного» гетмана[1399]. Именно в связи с этим он гораздо более подробно, чем авторы других текстов, останавливается на теме «поругания святынь». Посланное королем в Россию войско «святыя великия лавъры разруши и нетленная и честнейшая по успении телеса святых от благочинне устроенных рак изъверг»[1400]. С вступлением польско-литовского войска в Москву поругание святынь началось и там, захватчики «живописанныя иконы владычние и Богоматере Его и святых угодников Его на землю повергоша». Особенно подробно автор говорил о надругательствах над гробницей Василия Блаженного: его раку «разсекоша на многие части» и сдвинули с места гроб с останками святого, в храме над останками поставили коней и «с женообразными лицы и безстудне» совершали на этом месте «блудное скаредие»[1401].

Автор «Плача», как представляется, неслучайно так подробно остановился на этом мотиве. Поругание святынь было наиболее показательным, наглядным свидетельством «бесовской» природы польско-литовского войска. Поэтому же он отметил и такую деталь их внешнего вида, как «женоподобные лица», что свидетельствовало о греховном желании изменить облик, данный Богом[1402].

Даже во время высокого подъема патриотического движения в 1611–1612 гг. не все в русском обществе считали польских и литовских людей главными виновниками постигших Россию бедствий. Так, для автора «Повести о некой брани» польские и литовские люди также «богоотступники и враги Креста Христова», но главное зло, это — казаки, которые выдвинули Лжедмитрия II, «хотя Московское государство разхитити», они призвали к себе на помощь поляков, «литву» и «черкасов запороских»[1403].

Однако разобранная группа текстов отражала представления, решительно возобладавшие в русском обществе, о чем говорит воспроизведение тех же оценок и доводов в грамотах сначала Первого, а затем Второго ополчения[1404].

Характерным примером может служить грамота Первого ополчения от 11 апреля 1611 г. Ее авторы называли польских и литовских людей «вечными врагами и богоборцами», которые «Московское государство выжгли и высекли», надругались над мощами святых, разбив их гробницы, «и в церквах для поруганья лошади поставили»[1405].

Дальнейшее осмысление и переосмысление стереотипов, сложившихся в годы Смуты, имело место в целом ряде произведений, созданных уже в 20-е — начале 30-х гг. XVII в. после заключения мирного соглашения между Россией и Речью Посполитой, когда появилась возможность посмотреть на происходившее с определенной исторической дистанции. Сложившиеся в итоге предоставления о поляках и их роли в событиях оказались далеко не одинаковыми в разных кругах русского общества.