Польско-литовская интервенция в России и русское общество - [139]
Эта черта образа жителя Речи Посполитой закономерно связывается с другой — с действиями, демонстрировавшими их пренебрежение к православным святыням. Так, в «речах» Бучинских говорится о том, что они входили в церкви (в том числе и в Успенский собор Кремля) с оружием, а, присутствуя в этом главном православном храме при заключении брака Лжедмитрия I с Мариной Мнишек, «образом… ругалися и смеялися, и в церкви иные сидели в обедню, а иные спали, за образы приклонясь»[1353]. Следует, однако, отметить, что, если бы посетители храма воздерживались от нетактичных поступков, реакция в русском обществе на их появление была бы все равно отрицательной, так как святыни оскверняло само присутствие иноверцев. Патриарх Гермоген с возмущением писал о том, что Лжедмитрий Марине Мнишек «велел прикладыватися к чудотворному образу Пречистые Богородицы… (иконе Владимирской богоматери. — Б. Ф.) и к чюдотворным Петровым и Иониным мощем»[1354]. Марина была законной женой царя, но Лжедмитрий «взял девку латынские веры и не крестил ее»[1355]. Эти слова показывают, что еще до решения церковного собора 1620 г. о перекрещивании католиков на русской почве сложилось представление о недействительности католического обряда крещения.
Разумеется, в России (во всяком случае, в правительственных кругах, откуда исходили анализируемые здесь тексты) знали, что в Речи Посполитой живут не только католики, но и представители разных протестантских конфессий. Так, дьяки Посольского приказа, составляя инструкции послам в Речь Посполитую, предписывали им заявить в числе прочих «прегрешений» Лжедмитрия I, что он разрешил впустить в Успенский собор «на осквернение храма» «калвинцов и новокрещенцов и ариян и люторов»[1356]. Несмотря на это, во всех анализируемых текстах прибывшие с Лжедмитрием I в Россию «поляки» и «литва» рассматриваются как единая группа людей, активно содействующая планам насаждения в России католической религии. То, что русские люди не выражали никакого удивления таким положением дел и воспринимали его как естественное, находит свое объяснение в важных особенностях восприятия русским обществом (включая, как увидим, и представителей верхушки духовенства) внешнего мира как чуждого и враждебного, заселенного приверженцами еретических учений, враждебных единственной истинной православной вере. На фоне этой главной принципиальной противоположности различия между еретическими учениями воспринимались как несущественные, а сами они выступали как некий общий признак этого внешнего мира[1357]. Хорошей иллюстрацией таких воззрений может служить текст прощальной грамоты патриархов Иова и Гермогена о том, что Лжедмитрий прибыл в Москву «с Люторы и с Жиды и с Ляхи и с Римляны и с прочими оскверненными языки»[1358], или сообщение в одной из грамот Василия Шуйского о том, что царевич Дмитрий своими чудесами «неверных поляков и всех недоверков неверных сердца в веру приворотил»[1359].
В глазах русского человека представители разных христианских конфессий, иных, чем православие, сливались в общей совокупности «оскверненных языков» или «недоверков», которые в иной связи могли быть названы и «погаными иноверцами»[1360]. Поэтому не должно вызывать удивления утверждение одной из грамот Шуйского, что Лжедмитрий I со своими советниками-поляками хотел «православных крестьян приводити в люторскую и латынскую веру»[1361], или обвинение троицким монахом, автором повести «Како отмсти», Лжедмитрия I в том, что тот взял в жены «бесерменские веры… люторку»[1362].
Внешний мир, обитаемый «иноверцами», воспринимался как своего рода «антимир», где все должно делаться образом, противоположным тому, что имеет место в правильном мире. Именно поэтому троицкий монах, автор повести «Како отмсти», был убежден, что Лжедмитрий, действуя по наущению папы, был намерен «монастыри и обиталища иноческия раскопати», «иноков и инокинь по злонравию своему образа иноческого лишати» и вообще «ко идолопоклонению православных християн всячески понуждати восхоте»[1363].
При ограничении анализа представлений о «поляке» — жителе Речи Посполитой — лишь его религиозной принадлежностью могло бы создаться впечатление о нем как о своеобразном идеалисте, желающем добиться неверной, но, по его убеждениям, благородной цели — приобщения русских к единственной истинной вере.
Однако следует учитывать, что это приобщение к истинной вере должно было осуществляться с помощью насилия. Неслучайно в одной из грамот Василия Шуйского был помещен пересказ письма папы «кардиналу краковскому», где говорилось о необходимости «накрепко приводить» русских людей к «латынской вере», «а не всех любовию и волею, а надобе и неволею и жесточью, а кто станет крепко и того б убивать не ужасаяся»[1364]. Само утверждение новой веры должно было произойти в результате вооруженного переворота, когда Лжедмитрий I был намерен «со всеми поляки и литвою» «всех лучших людей… Российского царствия побить, а иных в Польшу и Литву отослать»
