Польские повести - [176]

— За ваше здоровье, товарищ председатель, — поднял он рюмку. — За успех вашей миссии.

— А ты, я вижу, искренний человек, секретарь, — улыбнулся Юзаля, слегка оттопырив губы.

— А почему бы мне не быть искренним? Что вы делаете? — удивился Горчин, видя, как Юзаля переливает содержимое рюмки в чашку с кофе.

— Так вкуснее. Я научился этому во Франции, еще до войны. И привык… Что ж, выпьем за эту самую миссию. — Он глотнул «укрепленного» кофе. — Думаете, я не знаю, что мы не пользуемся у наших товарищей особой симпатией? Что ж, нам не всегда приходится выполнять благодарную роль. Я не раз замечал даже какое-то неприязненное отношение к нам, к партконтролю, — притом со стороны людей, которые сами нас выбирали и даже не имели никаких неприятностей. Есть и другие, те, что вовсе забывают о нашем существовании. Лично я больше всего доволен, когда могу что-то исправить, подсказать, вовремя предостеречь, словом, не судить человека, а воздействовать, как говорится, воспитательно. Вы, наверное, тоже, товарищ Горчин?

— Есть люди, которым нельзя помочь. Хотя это не всегда их вина… Все должно быть подчинено делу, за которое мы боремся.

— Я вижу, вы не любите правил. То же самое следует и из моего опыта. Вы даже не понимаете, как это затрудняет работу, В этом случае приходится кружить по тропинкам, вместо того чтобы идти прямой дорогой к цели. Да и кто его ведает, какой еще она окажется, цель-то? Вот, например, теперь. Я сижу здесь, у вас, почти неделю. Старик наверняка уже бесится, оттого что я не подаю признаков жизни. А я сижу и не стал умнее, чем был в первый день, когда приехал. Да и уеду, наверно, тоже ни шиша не поняв, если вы мне не поможете…

— Оставьте вы эту комедию, товарищ председатель!

— Не сердись, парень. Я не шучу. Дело это непростое, и вести его…

— Значит, есть все-таки какое-то дело.

— К сожалению, секретарь, к сожалению. Однако я понял, проверкой упреков, которые вам делают в этих письмах, ничего не решишь. Поэтому я старался исследовать, так сказать, атмосферу, которая здесь создалась, а вернее, нагнеталась в течение последних двух лет. Хотел я этого или не хотел, но мне приходилось непрерывно сопоставлять то, что вы сделали, с тем, что осталось, так сказать, не сделанным, а сделать это в данных условиях было жизненно необходимо. Заранее предупреждаю: я знаю, что вам было нелегко убеждать людей, как ваш аппарат и актив, так и всех остальных. И хотя у вас есть большие успехи, здесь, я думаю, вам не все удалось. И именно это я считаю вашим главным грехом: то, что вы не добивались понимания вашей политики, а понимать ее должно было все ваше окружение… Нет, не прерывайте меня. Отсюда берутся и все эти «доброжелатели», которые утверждают, что новый секретарь заносчив, не считающийся ни с чьим мнением самодур. Не думайте, что я упрощаю и не понимаю, когда руководитель должен все брать на себя, а когда решения должны исходить от коллектива, хотя идея их и принадлежит руководителю.

— И как вы себе это представляете на практике, товарищ? — иронически спросил Горчин. — Извините, но, на мой вкус, вы слишком теоретизируете в своих выводах. А я, позвольте вам напомнить, приехал сюда не теоретизировать, а работать.

— Черт! — расхохотался Юзаля. — Прямо за портки с облаков на землю стягивает. Хорошо, но еще минутку… — Он моментально стал серьезным и вернулся к своей предыдущей мысли. — Хуже всего было то, что вы вообще не прислушивались к голосу коллектива. Я не говорю «не считались», а — «не прислушивались». Второе гораздо труднее, но и важнее, хотя измерить это нельзя. Вы не принимали никаких поправок, которые предлагались в ходе обсуждений разных решений, особенно тех, которые были непопулярны. Вы отодвинули в сторону товарищей, которые пользовались авторитетом и доверием общества и запомнились с хорошей стороны, потому что сделали что-то для этого общества. Вы заменили их людьми более умными, более энергичными, которые умели лучше организовать работу, но не умели или не хотели по-настоящему участвовать в том, что выходило за рамки их служебных обязанностей. И вы остались в одиночестве. Ну, скажите честно: есть у вас здесь друзья? Люди, которые бы в любую минуту встали за вас горой? Ну, скажите…

— Я ни с кем не поддерживаю здесь приятельских отношений. Не поддерживаю, потому что не хочу. Честно говоря, я никогда не был светским человеком.

— А я и не говорю о светских людях.

— Предположим, вы правы, но разве все это так важно?

— Там видно будет. И может быть, очень скоро. Вы наплодили вокруг себя целую кучу недовольных, которые только и ждут, чтобы броситься в атаку. А сколько таких, кто мог бы нейтрализовать действия ваших противников? Я сказал: «они только и ждут». Это неправда. Они уже взялись за работу. Роман с этой девушкой… Не возражайте, это уже не секрет, как вам казалось… Ваш роман так их раззадорил, что они наверняка не ограничатся рассылкой анонимных писем. Да, да, Горчин, вы всегда и от всех требовали строгого соблюдения моральных принципов и строго спрашивали за малейшее нарушение. Это еще можно было терпеть, покамест вас самого нельзя было ни в чем упрекнуть. А теперь все эти лекции о социалистической морали, которые вы читали по любому поводу, кажутся им фальшивыми и циничными. Да, циничными, потому что, подражая вам, они теперь тоже рассматривают одни голые факты, все остальное их не касается. Так уж устроена жизнь: стоит появиться трещине, как тут же находится железный лом, которым даже каменную глыбу нетрудно сокрушить. Поэтому они и начали с вами партизанскую войну, и, пожалуй, вам ее не выиграть. Во всяком случае, первый раунд вы уже проиграли.