Польские повести - [178]

Слова Юзали совершенно перестали доходить до него, дальнейшая аргументация его была уже не важна, вообще важны были не слова, но то, что они вызвали в самом Михале. Юзаля, казалось, поставил перед ним зеркало, в котором он наконец увидел себя, свои решения и мероприятия, весь этот злочевский мир, с ним, Горчиным, в гротескной позе на первом плане — он так и видел, как стоит, широко расставив ноги на гранитном постаменте, яростно отпихивая людей, безуспешно пытающихся стянуть его на землю. Однако страха он уже не чувствовал, напротив, поднял голову и выпрямился, и в этот миг в голове у него что-то ослепительно сверкнуло, после чего он погрузился в серый, бесцветный мрак. До него еще дошел звон бьющегося стекла и далекий, словно откуда-то из-за стены, неясный голос.

— Михал, что случилось? — Юзаля схватил его за плечи, затем осторожно приподнял голову Михала и, увидев пустой, отсутствующий взгляд, слегка встряхнул его. — Черт, не могли же повредить ему эти две несчастные рюмки!

— Уже все в порядке, — тихо проговорил Горчин. — Это не водка, это все еще… тот удар… Точно такой же блеск в голове, как тогда, на речке.

— Ох и дурак же я старый! Ведь ты еще болен! Ну ладно, посиди минутку, я сейчас поймаю какую-нибудь машину и отвезу тебя.

— Пойдемте ко мне, — говорил Михал Горчин, — ну пойдемте же. И, пожалуйста, не делайте из меня чувствительной барышни.

— Это не имеет никакого смысла. Ты, скажем, через неделю приедешь к нам в воеводский комитет, там мы и закончим наш разговор, — возражал без особого убеждения Юзаля. Все, что было в нем человеческого, восставало против продолжения этого «следствия», он понимал, в каком состоянии находится Горчин. Но, с другой стороны, их разговор достиг предельной искренности, и такая атмосфера могла не повториться — Горчин мог снова замкнуться в своей скорлупе.

— Ксендз — свое, а мужик — свое, — рассмеялся наконец Михал. — Да перестаньте же.

— Ну ладно, только помни, что ты сам этого хотел, — наконец уступил Юзаля.

Они поднялись на второй этаж. Внезапно на лестнице погас свет, Михал, шаря по шершавой стене, нащупал кнопочный выключатель и нажал его — раздался звонок. Тихо выругавшись, он продолжал искать, пока наконец с другой стороны двери не нашел выключатель и не включил лестничное освещение снова.

— А что за тип этот редактор, как его там, этого журналистика? — спросил Михал, ища в карманах ключи.

— Валицкий. Пригодился парень, правда? — ответил Юзаля и замолчал, догадавшись, что Горчину хотелось бы услышать не такой ответ.

Валицкий действительно как с неба ему свалился. Когда Юзаля вышел, а вернее, выбежал в холл, чтобы позвонить на стоянку такси, Валицкий стоял возле дежурного и размышлял, что бы ему теперь делать. Он просидел два сеанса в кино на ковбойском фильме, и у него гудела голова от немыслимого количества скачек и стрельбы.

— Что случилось, товарищ Юзаля? — Валицкий схватил его за плечо, впервые видя растерянное выражение на этом, обычно таком спокойном и непроницаемом лице. — Дерутся там, что ли? — спросил он шутливо.

— Мы сидели с Горчиным, и ему вдруг стало плохо. Надо отвезти его домой. Не знаете, как здесь вызвать такси?

— Зачем, там у гостиницы стоит моя телега.

— Если вы будете так любезны.

— Буду, буду так любезен, — рассмеялся Валицкий, которому галантность председателя показалась совершенно неуместной. — Пошли, взвалим его на спину и отвезем домой, в постельку. Вы, товарищи, наверное, взяли сразу слишком мощный темп, а он, бедняжка, непривычный.

— Перестаньте болтать, — цыкнул на него Юзаля. — Он сегодня утром вышел из больницы, и мне надо было раньше вспомнить об этом. А я не учел этого.

— Извините, — буркнул Валицкий. — Но все эти занюханные врачи тоже хороши… берут и выписывают больного человека!

Горчин сидел за столиком осовелый, равнодушный к окружающему. Однако чувствовал он себя лучше и запротестовал, когда они хотели его поддержать. На улице им все-таки пришлось взять его под руки.

— Что он здесь делает? — спросил Михал в коридоре, захлопывая за собой дверь.

— Кто? — не понял Юзаля.

— Да этот журналист.

— Собирал разные материалы об уезде для «Газеты». Вы, кажется, сами жаловались, что о ваших… достижениях слишком мало пишут.

— И действительно, мало! — попробовал рассмеяться Горчин, но лицо его снова посерело. — Я догадываюсь, что его у нас интересовало.

— Честно говоря, твоя особа тоже. Потому что уже и в «Газете» немало жалоб на тебя.

— Понимаю, — пробурчал Горчин. — Сюда, пожалуйста. — Он открыл дверь в большую комнату и пропустил гостя вперед.

— Что понимаешь?

— Да так… это не имеет ничего общего с делом, старая история.

— Послушай, Михал, — сказал Юзаля с некоторой озабоченностью в голосе, — прежде всего я хотел бы, чтобы ты как следует понял и запомнил одну вещь: оценивая партийного работника, нельзя делить его деятельность на прошлую и настоящую. Человек-то один и тот же. Именно с такой точки зрения мы и обязаны смотреть на людей, иная была бы несправедливой. Могла бы принести человеку вред, а нас, руководителей, ввести в заблуждение. Ты наш, с самых пеленок, все твои успехи и поражения — наши успехи и поражения, и нет ничего, что теперь уже не важно, что можно было бы отбросить… Во всяком случае, такова моя точка зрения, и я думаю, что сумел бы ее защитить, если бы у кого-нибудь возникли сомнения.