Польские повести - [175]

Он все еще не хотел понять, что сам же и навязал всем остальным такой стиль работы. Во всех важных да и мелких делах он неизменно играл роль главнокомандующего, предоставляя другим роли добросовестных исполнителей.

Когда Горчин вошел в комнату, Юзаля поднял глаза, но не двинулся с места. Он по-прежнему сидел на кровати в небрежной позе, в распахнутой на груди рубашке, с подвернутыми до локтя рукавами. На круглом столике возле кровати стояли бутылки с пивом и пепельница, переполненная окурками, лежали пачки сигарет и какая-то книжка.

— Должно быть, вы сильно разгневали Старика, — Горчин шел к нему с протянутой рукой, усмехаясь свободно и беззаботно, — если он вас вытолкал в такое далекое странствие.

— Да и я так думаю. Садитесь, товарищ секретарь, — Юзаля показал на единственное кресло у стены. — Над каждым из нас стоит начальство, которое о нас вспоминает в самый неподходящий момент… Может, пивка? — Он пододвинул Михалу одну из непочатых бутылок. Сам он пил долго, мелкими глотками, не отрывая бутылки от рта. — Что, не любите?

— Да как-то равнодушен к пиву. Впрочем, я сегодня уже пил кое-что покрепче.

— Покрепче? — Юзаля насмешливо прищурился и покачал головой. — Что-то это не вяжется с вашей репутацией угрюмого трезвенника… Понимаю, это, должно быть, реакция на Белецкого.

— Не только, — возразил Михал. — У нас здесь есть, а скорее были товарищи, которые любят широкий жест и охотно проявляют необыкновенную щедрость за государственный счет. Пришлось немножко остудить их пыл. Как же было не подать соответствующего примера?

— Да. — Юзаля на минуту задумался. — Белецкий был пьянчугой. Не только сам пил, но еще и людей приучал, видно, считал это уважением к обычаю, священную традицию поддерживал… Вы его знали?

— Немного. Когда я работал в воеводском комитете, мне редко приходилось бывать здесь.

— Я его знал хорошо. Это был, как говорится, «свой парень»… Неглупый притом, толковый. Когда мы поймали наконец в сорок седьмом в злочевских лесах этого бандита «Мурата», Белецкий тоже принимал в этом участие. А теперь он заместитель председателя госсельхоза около Н. Жаль человека, — вздохнул Юзаля. — Да что ж поделаешь, сам виноват.

«Если бы я тогда ударил, — думал он, стараясь одновременно слушать Михала, — ударил, как следовало, сильно и справедливо, может, и не дошло бы до человеческой трагедии и авторитет партии не был бы подорван. И не пришлось бы спасать человека такими методами, какими пользовался Горчин, молокосос этакий! Чему их там, черт побери, учат, в партийной-то школе?»

— Не понимаю, почему вы о нем говорите. Разве…

— Нет, я ничего не сравниваю. Просто вспомнились старые времена, секретарь. Мне кажется, что иногда надо к ним возвращаться, тогда лучше понимаешь, что происходит сегодня.

— Мне-то возвращаться не к чему, — желчно заметил Михал, по-прежнему не понимая, к чему клонит председатель.

— Знаю. И это ваше несчастье, может быть, самое большое. Я имею в виду вас, молодых, которым не на что опереться в прошлом. Разное оно было, это прошлое, хорошее, плохое, но оно научило нас жизни и борьбе. Да, борьбе, это великое слово, и нельзя им бросаться, но мы часто о нем забываем. Особенно вы, молодежь, потому что вы выросли, не зная борьбы, и не чувствуете в себе ее подлинного духа.

Разговор постепенно оживился. От общих вопросов перешли к конкретным злочевским делам. Говорил главным образом Михал. Он рассказывал о достижениях уезда, рисовал перспективы на будущее. Юзаля слушал все это с одинаковым вниманием. По выражению его лица трудно было понять, что его особенно интересует в этом рассказе. Он сидел на кровати, курил и редко поднимал глаза на Михала. Когда тот остановился, он предложил:

— Может, пойдем вниз, выпьем кофейку? Тут у вас неплохой ресторанчик.

— Но…

— Да бросьте, не надо преувеличивать.

Михал подавил в себе протест.

— Хорошо, пойдем, — буркнул он.

В кафе, несмотря на позднюю пору, было полно народу. Зал оккупировала молодежь, главным образом студенты, возвращавшиеся в отчий дом на каникулы, но были и одинокие люди — немногочисленные первые туристы и жители гостиницы со служебными командировками в карманах. Приход Юзали и Горчица вызвал интерес. Несколько человек подняли головы и обернулись в сторону столика, за которым те расположились, а потом начали перешептываться друг с другом. Официантка явилась немедленно.

— Два раза кофе и две рюмки коньяку, — распорядился Юзаля.

Все было подано с невероятной быстротой, на столике появились бумажные салфетки, чистая пепельница, чашки с кофе и рюмки и даже переставленный с другого столика букетик увядших гвоздик.

«Сообразили, что пришла уездная власть, — подумал развеселившийся Юзаля, — не помню, когда меня так вежливо и быстро здесь обслуживали, ни дать ни взять — ресторан высшей категории… Видно, этот Горчин дал им тут всем жизни, если они его так встречают».

«Почему председатель молчит? Почему не нападает? — размышлял тем временем Михал. — Чего он ждет? Я ему помогать, что ли, должен, сам, как дурак, на рожон лезть? И что он успел узнать от людей, зачем, черт бы его побрал, носился по всему уезду, когда я лежал в больнице, не мог подождать, пока я выйду? Что они там задумали в воеводском комитете, откуда эта спешка?.. Неужели мои дела приняли такой безнадежный оборот? Может, Эльжбета поехала к Старику?»