Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - [71]
Поэтому неудивительно, что мотивы «добровольного», как тогда писалось, присоединения крестьян к православию должны были соответствовать этой идеологической схеме. В официальной или полуофициальной прессе, а также и в конфиденциальной переписке утверждалось, что крестьяне «возвращались» в православие потому, что еще помнили о своих православных предках[734] и сознавали «свое племенное происхождение и общность с русскими коренными людьми»[735], были благодарны царю[736] (здесь имелась в виду отмена крепостного права), не хотели быть отождествляемы с поляками, которых ненавидели[737], ксендзы скомпрометировали себя[738] или халатно относились к своим обязанностям[739]. Именно секулярные, а не религиозные мотивы выдвигались на первый план в официальном нарративе об обращениях в «царскую веру». Таким образом, конструировался образ преданного царю и сознающего свою русскость крестьянства. И только в редких случаях в официальной переписке проскальзывала информация о материальных мотивах крестьян при перемене вероисповедания[740].
В официальной прессе восхвалялись и «возвращавшиеся» в православие местные дворяне[741]. Но местные власти не могли не видеть, что по крайней мере некоторые местные помещики изъявляли желание перейти в православие в расчете на ожидаемые «привилегии». Так, несколько помещиков Вилейского уезда (Виленская губерния) заявили жандармскому офицеру о своем желании перейти в православие, «но желали знать, будет ли правительство считать их русскими»[742], то есть помещики надеялись, что тогда они смогут избежать дискриминационных мер, направленных против «лиц польского происхождения и католического исповедания», и пользоваться привилегиями, предназначенными для лиц «русского происхождения и православного исповедания». Не доверяли местные чиновники также и тем, кто изъявлял желание перейти в православие, находясь под следствием[743]. В действительности процесс перемены вероисповедания был более сложным, чем это было представлено в официальной и полуофициальной версиях.
Роль местной и центральной властей
В исторической литературе начало массового перехода католиков в православие иногда связывалось с именем виленского генерал-губернатора М. Н. Муравьева[744]. Действительно, этот процесс начался еще в 1864 – начале 1865 года, но все-таки М. Н. Муравьев не был горячим сторонником массового обращения католиков в православие[745]. В пользу такого предположения говорит и приведенная выше статистика: крупных масштабов этот процесс достиг при преемниках М. Н. Муравьева. Сам М. Н. Муравьев, конечно, радовался обращению католиков в православие[746], но был, по всей видимости, настроен против предложения архиепископа Минского и Бобруйского Михаила учредить миссионерское «Религиозно-политическое общество для распространения православия»[747]. Поощрял присоединившуюся к православию шляхту, но подчеркивал, что «от духовенства и от образа его действий, а не от светской полицейской власти, зависит укоренение в народе глубокого сознания религиозных обязанностей и утвердения в нем веры на незыблемых основаниях»[748].
Статистические сведения ясно указывают на причастность к этим процессам преемника М. Н. Муравьева на посту виленского генерал-губернатора – К. П. Кауфмана, который, по словам одного местного чиновника, «несмотря на немецкую свою фамилию, был православный и вполне русский человек»[749]. В Виленской губернии, по донесению жандармского офицера, «движение в пользу православия» началось в первые месяцы 1866 года и к сентябрю того же года «почти прекратилось»[750]. Генерал-губернатор возлагал на структуры власти большие надежды и при обращении католического населения в православие.
Ощутимый толчок эта кампания получила после приема, оказанного царем одному из самых больших энтузиастов в деле обращения католиков в православие – военному начальнику Виленского уезда князю Николаю Николаевичу Хованскому: «Прием, оказанный Государем Императором князю Хованскому ‹…› дал толчок деятельности мировых посредников, почти все бросились обращать крестьян к православию и постоянно поступают требования о закрытии костелов ‹…›»[751]. Но в Санкт-Петербурге не все поддерживали вмешательство светских властей в религиозную жизнь.
Форсирование «прямых обращений» при инициативе чиновников противоречило позиции и политике министра внутренних дел П. А. Валуева
