Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - [31]
Руководствуясь этим историческим нарративом, имперские власти стремились «вернуть» Вильне ее аутентичный, то есть русский и православный, вид. В путеводителях по Вильне на первый план выдвигались православные церкви, и таким образом создавалось впечатление, что в городе доминируют русские[327]. На достижения тех же целей были направлены и конкретные меры, призванные изменить культурный ландшафт города: переименование улиц[328], восстановление и строительство новых церквей, установка различных памятников (в конце XIX – начале XX века в городе были поставлены памятники М. Н. Муравьеву, Александру Сергеевичу Пушкину, Екатерине II)[329]. Наиболее ярко стремление к символическому захвату пространства проявилось во время установки памятника М. Н. Муравьеву.
Как утверждает официальная история установки памятника, идея почтить таким образом М. Н. Муравьева появилась в конце 1880-х годов[330]; в 1891 году после получения благословения императора была учреждена состоящая в основном из чиновников комиссия по возведению памятника, и на территории всей империи была инициирована кампания по сбору средств[331]. Возведение памятника началось в 1897 году, и в следующем году он был торжественно открыт на площади перед генерал-губернаторским дворцом, которая была переименована: Дворцовая площадь стала площадью М. Н. Муравьева[332].
В соответствии с официальным церемониалом открытия памятника наряду с представителями местных и центральных властей, родственниками М. Н. Муравьева, военными частями, православным духовенством, учащимися в церемонии участвовали и «депутации от г. Вильны, от мещан, крестьян и учреждений»[333]; кроме того, часто в поздравительных телеграммах, которые были отправлены в Вильну по случаю открытия памятника, упоминались высокие заслуги М. Н. Муравьева перед всей Российской империей, во время первой церемонии некоторые ораторы подчеркивали, что памятник не должен пониматься как «укор польскому народу, предмет разлада», поскольку М. Н. Муравьев никогда не боролся с поляками, но «действовал против изменников, поднявших оружие на своего государя»[334]. Историк Т. Р. Уикс утверждал, что риторика официальных лиц и авторов поздравительных телеграмм «не была открыто антипольской»[335]. Эти обстоятельства могут навести на мысль о том, что открытие этого памятника власти стремились инструментализировать с целью восхваления традиционного имперского патриотизма. Комиссия по воздвижению памятника, говоря о М. Н. Муравьеве, называла его «Борцом за Веру, Царя и Отечество», что сильно напоминало триаду С. С. Уварова, описывающую русский имперский патриотизм словами «православие, самодержавие, народность»[336]. При этом риторика периода начала кампании по сбору средств и первых этапов возведения памятника, а также доминировавшая риторика официальных и других поддерживавших эту идею лиц на церемонии открытия памятника была иной по сравнению с риторикой, характерной для российского официального дискурса первой половины XIX века.
Отчасти Т. Р. Уикс прав, утверждая, что в установке памятника М. Н. Муравьеву нет «открытой антипольской» пропаганды. Митрополит Киевский Платон (Николай Иванович Городецкий) еще в 1891 году по случаю получения высочайшего согласия на сбор средств на памятник М. Н. Муравьеву подготовил проповедь, адресованную прежде всего полякам и содержащую напоминание о том, что претензии поляков «на древний русский край» неправомерны, и предложение смириться с тем, что русские – «законные наследники древних владетелей их»[337]. И все же обер-прокурор Святейшего синода Константин Петрович Победоносцев, принимая во внимание «настоящие политические обстоятельства далеко не спокойные», не поддержал распространение этой проповеди, говоря, что «было бы разумно воздержаться от напоминания событий несчастного восстания и озлобленных отношений поляков к русской вере, власти и народности»[338].
Тем не менее и без открытой антипольской риторики этот памятник имел явные антипольские коннотации. Дело в том, что фигура М. Н. Муравьева и в русском, и в польском историческом нарративах несла однозначные символические смыслы, связанные с подавлением восстания 1863–1864 годов. Разница была только в том, что в русском дискурсе его деятельность оценивалась как восстановление справедливости и представляла собой высочайшие заслуги перед империей и русским народом, а в польском – как брутальное подавление борьбы за свободу. Виленский губернатор, комментируя открытие памятника, отмечал, что «польское общество не отрешилось еще от враждебных чувств к деятельности графа Муравьева»
