Полоса отчуждения - [24]

Мать с оскорбленным видом подцепила на вилку ломтик колбасы.

Наскоро позавтракав, Леонид Васильевич ушел и вернулся часа через два, не ранее, на машине с надписью «Горгаз»; с ним был молодой парень, который принялся что-то вымерять рулеткой в кухонном чулане — в углу и у окна, — весело приговаривая:

— Счас, бабушка, все будет сделано.

С Леонидом Васильевичем он при этом разговаривал доверительно и по-свойски, словно они, двое, уже вступили в деловые отношения — и более того: успели подружиться.

Мать следила за их хлопотами несколько озадаченно, веря и не веря:

— А чего вы?

— Счас, бабушка! Бу сделано.

Выражение недоверчивости не покидало ее лица: она будто бы хотела и боялась еще сказать: «Да господи! Да неужели!»

Парень на машине «Горгаз» исчез так же вдруг, как и появился.

— Чего он, Лень? — испуганно спросила мать.

— Делать начал, — вроде бы равнодушно отозвался Леонид Васильевич.

— Чего делать-то?

— А все, что полагается.

— Да неуж газ проведут?

Леониду Васильевичу нравилось играть взятую на себя роль этакого всемогущего человека, и он продлил удовольствие:

— Так тебе двухконфорочную?

— Двух, двух.

— Сейчас поставят. Сегодня к вечеру будем печь блины на газовой плите. Так мне пообещал самый главный начальник по газу. Вроде это такое пустяковое дело, что не стоит и разговору.

Мать молчала и соображала что-то.

— А ты чего ему сказал?

— Кому?

— А начальнику-то? По газу-то?

— Сказал: не сделает — сниму с работы!

— Ну вот и толкуй с тобой.

— Да не все ли равно, что сказал, — вступила Нина с благодушной улыбкой. — Главное, что сделают.

— Что-то не верится.

— Это вы не знаете своего сына, — заметила невестка. — Он у нас всемогущий человек — все умеет, все может!

Мать недоверчиво покачала головой.

А он деятельно переоделся в будничное, закатал рукава рубахи, явно намериваясь продолжать череду добрых дел.

— Погоди! Погоди! — заторопилась вдруг мать. — Я тебе принесу…

Она поспешила на веранду, где у нее стоял еще один сундук, открыла крышку, порылась и достала ему брючишки старенькие, с заплатами на заду, однако стираные и даже вроде бы глаженые.

— Хорошие еще, здоровые. Надень.

Она подергала их в руках, чтоб показать, какие они прочные, не рвутся.

— Да будет тебе, мам! Зачем они мне!

— Чего «будет»-то! — она прибавила в голосе. — Кто же в новых-то штанах работает!

Сын не слушал ее.

За хлопотами в горгазе он не забыл заглянуть в хозяйственный магазин и привез с собой целую сумку железных вещей: дверные петли разных размеров, уголки, длинные гвозди, набор стамесок, а еще топор дровяной и топорик маленький, уже насаженный, и — ковшичек новенький, эмалированный!.. Мать, не замечая его покупок, все предлагала:

— Леня, надень. Слышь, чего говорю-то?

Повесив ковшичек у рукомойника, он понес купленные железки в сарай.

— Ну, я, буде, другие достану! — крикнула ему мать вслед.

Он не отозвался.

В сарае, как и накануне, его поразил развал старого хлама: сундук без крышки и с прогнившим дном, кадушки без обручей, ящики с неведомо откуда взятыми ржавыми гайками, гнутыми гвоздями, перегорелыми радиолампами, шайбами стальными и резиновыми, расколотыми штепселями… банки-склянки в рваных корзинах. По стенам висели прелые мотки веревки, ржавой проволоки, решета без решетных полотен, грабли без зубьев, мятые ведра и корзины без днищ, разбитое деревянное корыто явно из сказки о рыбаке и рыбке… В углу стояли ручки без вил, вилы без ручек… Почему-то оказалось сразу три детских коляски, старые, ржавые… небось от квартирантов в наследство достались. И тут же прислонена была к стене здоровенная кувалда.

К чему матери все это? Зачем она хранит?

— Мда, — только и сказал он, оглядев развал добра. В дело годились разве что ржавые гвозди в одном из ящиков, да и то при ближайшем рассмотрении они оказались горелыми. Должно быть, мать добывала их из печной золы.

Он еще раз осмотрел, чем располагает для работы: гвозди, топор… молотка нет! А должен бы быть. Порылся на полке, вместо молотка отыскал ржавую стамеску…

— Лень, вот я еще одни принесла, — послышалось от двери, — глянь, какие хорошие, совсем без заплат, еще крепкие. Только маленько в краске.

— Да не надо, мам!

— Как же «не надо»: жалко эти-то!

— Чего их жалеть? Старые.

— Вот озырь упрямой! Ты ему одно, а он поперек.

— Ладно, не ругайся. Лучше скажи, у тебя молоток где?

— А почто он тебе?

Сначала объясни ей, «почто» нужен молоток, а потом уж она скажет, где тот лежит.

— Живей, живей, мам! Есть молоток или нет?

— Должен быть, где-то видела как будто… — она заглядывала на полки, в ящики, — вот память-то дырявая… Буде, к Пикулевым сходить?..

Вместо молотка нашелся напильник, совершенно ржавый и щербленый. Леонид Васильевич выбросил его вон — мать тотчас подобрала.

— Мам, он не годится уже никуда, — возмутился он, теряя терпение. — Вишь, насечка ржавчиной изъедена?

— Дак почистить… послужит еще.

Положила принесенные брюки на поленницу, подобрала осколок кирпича, принялась отчищать напильник.

Махнув рукой и уже рассердясь, Леонид Васильевич отправился пришивать половицы на веранде.

Жена попалась ему навстречу: несла ворох какого-то тряпья.

— На терраске прибираюсь, — сказала она на ходу. — Выброшу, а?