Полкоролевства - [27]

— И во всех комнатах кто-нибудь вечно что-то писал. Как звали эту старую зануду, поэтессу, которая по телефону читала Мори свои последние стихи, причем всегда во время ужина, — Оливия…

— Либескинд, — сказала Люси. — Оливия Либескинд!

— По-моему, Мори напечатал твой рассказ о ней.

— «Стихи по телефону», — сказала Люси. — Неплохие стихи писала.

— Мори говорит, проблема не в слабых вещах, а в том, что превосходные валят лавиной, спасу от них нет.

— Кошмар! — сказала Люси. — Который час? У меня встреча в кафетерии «Ливанских кедров».

Старые подруги распрощались. Люси подняла СОБСТВЕННОСТЬ ПАЦИЕНТ, крикнула «Большое спасибо!» маме именинника и закрыла за собой дверь.

Кафетерий было не узнать. Теперь это был ресторанный дворик в форме подковы с барами национальной кухни — ничего общего с заведением, где Люси сидела с чашкой кофе и бутербродом, ожидая, когда Берти привезут после очередного анализа или процедуры, которая пошла не так и ее пришлось повторить. Не волнуйтесь, говорил врач, мы такие проводим по две-три на дню. Иногда с ней сидел Бенедикт.

Люси пыталась опознать стол, за которым сидела, сочиняя «Румпельштильцхена». Как странно — она даже не могла определить, в какую сторону она тогда смотрела. Она пришла рано, оказалась первой. Ни сотрудников «Компендиума», ни Хаддадов. Люси не знала Салмана Хаддада в лицо и не могла вспомнить имя главы отделения неотложной помощи. Она поместила СОБСТВЕННОСТЬ ПАЦИЕНТ на стол достаточного размера, чтобы занять его для участников совещания, а потом решила что-нибудь съесть.

Когда выбор слишком велик, хочется съесть что-нибудь привычное. Люси взяла чашку кофе, бутерброд с сыром, села и стала наблюдать за парой, которая стоя ожидала, когда низенькая — ростом с карлика — мексиканская официантка вытрет для них столик. Мужчина держал поднос, женщина несла его пиджак. Что натолкнуло Люси на мысль, что они пришли навестить пациента, не слишком близкого ни одному из них: то ли ее тетку, то ли его престарелую двоюродную сестру; может, то, что оба, ничего не обсуждая, решили поесть, а уже потом идти к своей машине? Люси и не думала подойти к ним с вопросом: «Простите, я не ошибусь, если скажу, что вам обоим близко к шестидесяти и вы живете не на Манхэттене?» Ее уверенность черпала силу исключительно в самой ее уверенности.

Люси наблюдала, как они молча ели, не поднимая глаз от тарелок. Что они могли увидеть в лицах друг друга или сказать друг другу, чего еще не увидели или не сказали давно и не один раз? Он опустил голову, чтобы сократить путь ложки от тарелки ко рту. Салат с цикорием и фасолевый суп из итальянского бара.

— Попробуешь? — спросила она.

— Гм. — Он открыл рот, и она осторожно направила вилку пасты с томатным соусом. — Угу.

Яблочный пирог, уже не из итальянского бара, они ели двумя вилками из одной тарелки; она оставила ему большую половину.

Низенькая мексиканка — мексиканка ли? — очищала столик для корпулентного чернокожего папаши в деловом костюме и его сынишки, тоже принаряженного — как надеялась Люси, не для того, чтобы утешить больную маму. Отец вынул мобильник и набрал номер. Мальчик старательно полил кетчупом жареную картошку — каждый кусок, сверху и снизу, с одного бока и с другого, — нарисовал кетчупом петлю, а уже потом приступил к гамбургеру. Отец закончил разговор, взял кусок картошки из тарелки сына и набрал другой номер.

Два молодых блондина переставили тарелки с подносов на столик и достали смартфоны.

Отец закончил второй звонок и спросил сына, хочет ли тот мороженое. Мальчик сказал нет, не хочет. Отец поискал номер в своем телефоне, нашел, набрал — звонок деловой, сдержанный смешок. Мальчик передумал. Он хочет. Когда он вернулся с мороженым — похоже на ванильное с шоколадом, — отец все еще говорил по телефону. В растаявшей коричневой жиже мальчик рисовал петли и негромко гудел, подражая самолету.

Люси помахала усталой молодой женщине из отделения неотложной помощи. Красный свитер на этот раз надет не шиворот-навыворот. Мэгги подошла с чашкой кофе и села, не отрывая от нее глаз.

— Мы снова здесь, — сказала она. — А вчера, когда мы забрали маму домой, она была в порядке. Так казалось.

Илка Вайс

Илка Вайс лежала на диване, задрав ноги. Она попросила дать ей одеяло. Малыш Дэвид нетерпеливо помог его подоткнуть — закрыл бабушке ноги.

— Ну, рассказывай дальше, — попросил он.

— Дай бабушке отдохнуть, — сказала Мэгги.

Но Илка продолжила:

— Так вот, когда царь Давид снова отправился воевать с филистимлянами…

Мэгги прервала ее:

— Мама, мы с Джеффом не говорим Дэвиду о войнах.

— Мама, — сказал Дэвид, — ты иди. И Стиви возьми. Стиви, прекрати.

Крошка Стиви только-только научился переворачивать страницы и упражнялся на Библии короля Якова, лежащей у бабушки на коленях.

— Все в порядке, я помню эту историю. Но пусть мама и Стиви останутся, потому что мы подходим к о-о-очень плохому месту.

— Ну рассказывай же, — сказал Дэвид.

— Царь Давид, — продолжала Илка, — был великий воин, воин из воинов, но он постарел. Устал царь Давид. Копье стало для него слишком тяжелым. — Бабушка показала, с каким трудом престарелый царь поднимал копье. — И доспехи тоже стали слишком тяжелы. Когда царь взбирался на холм, ему приходилось хвататься за кустики, потому что он был уже не так тверд на ногах. Он останавливался, чтобы отдышаться, смотрел, как его обгоняют молодые воины, и его била дрожь, так он им завидовал, ох как он им завидовал, прямо до дрожи. Не могу сказать, была ли это хиатальная грыжа, сердечный приступ или паническая атака, потому что у всех трех симптомы одинаковые…