Полкоролевства - [18]

Бенедикт остался наедине со стариком, улыбавшимся правой стороной лица.

— Ваше имя? — спросил Бенедикт, как того требовала анкета.

По всей видимости, старик сказал: «Самсон Горвиц». По крайней мере, так значилось в той же анкете.

— Социальное страхование?

Пациент ощупал больничный халат на груди — карманов там не оказалось, но номер социального страхования, место и дата рождения и адрес в Колумбусе, штат Огайо, тоже были напечатаны в соответствующих графах.

«Ближайшие родственники?» — спрашивала анкета.

— Мосн Стюрт.

— Простите?

— Мосн вдели.

Ага, сын? В деле? Ладно, оставим это пока.

— Семейное положение?

Бенедикт разобрал слово «вдовец».

— Образование?

— Версгайо.

— Университет Огайо? Правильно?

— Прально!

— Род занятий?

Бенедикт решительно не понял, что такое «дренажная» фабрика и что там мог делать пациент.

В графе «Комментарии» он записал: «Односторонний паралич лица (?) делает речь пациента трудной / невозможной для понимания. Не исключено спутанное сознание / слабоумие (?)».

Люси увидела доктора Хаддад и подняла руку, но тут же опустила, сделав вид, что поправляет прическу: доктор прошла мимо, не остановившись. Так мы поступаем, когда хотим скрыть от мира, что свободный таксист — не иначе как антисемит — оставил нас стоять на тротуаре. Но не все так плохо! Возможно, Хаддад не хочет выделять Люси: пусть думают, что она — обычный пациент, ожидающий своей очереди. Люси видела, как доктор вошла в палату, куда чуть раньше за пациентом на каталке проследовал Бенедикт и откуда он чуть не сразу вышел.

— Доктор просит принести больному хорошую подушку, — сказал Бенедикт Премиленькой Сестре.

Люси проводила взглядом сына — он направился к выходу, а там миновал двух пожилых женщин, замешкавшихся в дверях.

Дебора и Ширли

Джо превозносил наблюдательность Люси. Что она могла сказать, к примеру, об этих двух женщинах? Они сестры; четыре черных глаза смотрят одинаково тревожно. Обе ожидают услышать что-то страшное. Эта лютая тревога, однако, на мгновение вытесняется острым беспокойством: а пустят ли их вообще в отделение неотложной помощи? Люси послала им ободряющий жест: входите! Входите же! Они вступили в чужой мир и теперь не знали, куда идти дальше — прямо, налево или направо. Они чувствовали, здесь им не место и вот-вот их обнаружат. Люси понравилась одна из них, седая. Другая сама покрасила волосы в черный цвет, какого не найти в природе; а так повязывать шарф ее научила продавщица. Похоже, она не из Нью-Йорка. Женщины отыскали палату, которую только что покинул Бенедикт, и вошли внутрь.

Занавеску перед Деборой и Ширли раздвинула молодая женщина в — как называется эта штука, которой они покрывают голову?

— К вам посетители, — сказала она Сэмми, лежавшему на кровати.

Им пришлось привести лица в порядок, прежде чем войти и поцеловать Сэмми в улыбающуюся половину лица, ту, что была похожа на него прежнего. Другая, левая половина, как-то обвисла. Ширли закрыла рот ладонью.

— Сэмми, милый! — сказала Деб. — Я на тебя сердита! Ну как ты мог пойти на пляж один в пять утра!

— Я пошел не один.

— Что, милый? — Они не разобрали, что он говорит.

— Я пошел не один!

Он покачал головой: «Нет» — это они поняли.

— Пошел, пошел, — повторила Деб. — Я узнавала в Гленшорской больнице, тебя нашли в самом конце пляжа, и ты был один.

— Знаю, — сказал Сэмми, — но в то первое утро, когда я спустился к завтраку, я занял свободное место. Оказалось, это семья. Отец… — Сэм не удержался от смеха. — На нем была… не иначе как мамина белая шляпа с широкими мягкими полями… и он сказал: «Ну-ка все встали!» Ясно дело, ко мне это не относилось, но я пошел следом за малышом, за Чарли. Он упирался и плакал.

Женщины с ужасом слушали бульканье, которое вырывалось из перекошенного рта брата.

— Они отправились туда на весь день, — продолжал Самсон, — с полотенцами, зонтом, мячом, бутербродами. А я забыл свой крем от загара. В детстве я вроде бы всегда обгорал, правда? Конечно же, надо было переворачиваться, я все время думал: надо перевернуться на живот…

— К нему вернется речь? — спросила Дебора женщину в… — хиджаб, вот как это называется.

— Речь на удивление быстро восстанавливается. Только понимать ее непросто — это как найти угол, под которым вы различаете фигуры в голограмме.

— В детстве, — говорил Сэмми, — когда мы ныряли, разве кто-нибудь визжал? Мне понравились Джои и Стейси. Они выбегали из воды и кричали мне «Простите!», если обрызгали. А на Чарли брызгали нарочно, и он плакал.

— Не найдете ли вазу? — Ширли протянула женщине в хиджабе пестрый букет, но та его не взяла.

— Простите, но в отделении неотложной помощи мы не можем заниматься цветами.

— Как это — не можете?

— Ширли, одумайся! — сказала Деб. — Ты говоришь с доктором!

Тут только Ширли заметила стетоскоп вокруг ворота белого халата, но признать, что это ее смутило, не захотела.

— Ну и что такого? — сказала она. — Разве нельзя было просто передать букет какой-нибудь сестре?

— С каких пор ты просишь врачей позаботиться о цветах? — не отставала Деб. Бывают моменты, когда продолжаешь говорить, словно другие в той же комнате из любезности не услышат или не поймут, что речь идет о них.