Полк прорыва - [31]

На опушке стояли, отстреливаясь, ИС. Несколько машин. Как всегда — спокойно, если смотреть со стороны. Пока будет в целости хоть одна машина, немцы здесь не пройдут.

Один из танков переходит с правого фланга на левый. Из башни высовывается чья-то богатырская фигура в черной прорезиненной куртке. Кажется, это Глотюк.

— Уезжайте немедленно!

— Постойте, — за все время я выдавил из себя единое слово.

— Вам плохо? — спросил врач.

— Нет, ничего. Я хотел спросить у вас… Где Марина?

— Я не советовал бы вам волноваться.

— Но все-таки. Будьте человеком.

— Уезжайте!

— Кажется, в их машину попала мина, — сказал кто-то из раненых, которых грузили в санитарку.

Мина… Она же дает две тысячи осколков.

Но, может, ее в это время у рации не было?

— А я видел, как какая-то девушка перевязывала раненых. Блондинка.

— Нет, это не она.

Мои глаза закрылись сами собой. И я почувствовал, что горю в танке, нет сил открыть люк. А когда вскоре пришел в себя, вспомнил, что не простился с Димой Черновым, не поцеловал его. Похоронят мальчика где-то в братской могиле.

В санитарке было полно раненых. И сидели, и лежали, как я. И только стоны.

31

По пути в нашу санитарку положили еще одного раненого — капитана из разведотдела корпуса. Сидел на церковной колокольне, наблюдал за танковым боем, снаряд угодил в колокольню, и его не только ранило, но посекло лицо мелкими кирпичными осколками — оно все в красных пятнах. Но глаза целы, и он смеется, шутит, почти счастлив.

— Ногу ушибло и что-то засело под ребром, но врачи разберутся, — подмигивает он мне. — А у тебя, старшо́й, что?

— Тоже малость задело.

Я спросил у него, что он видел с колокольни, как дерется наш корпус. Удастся ли немцам продвинуться?

— Сомневаюсь. Но, видимо, не зря сам комкор вместе со мной на колокольню залез. Хорошо, что он сошел немного раньше, а то бы и его, как меня.

— Но как вы могли допустить…

— Наоборот, я перестал бы его уважать, если бы он показал себя бабой. На войне каждый должен быть солдатом. Смерть храбрых щадит! С колокольни все было видно как на ладони. Генерал особенно восхищался какой-то небольшой группкой, что вышла к границе у озера Черного Дрозда.

— Где, вы сказали?

— У моста. Наши танкисты столько немецких танков сожгли, что их на целый год переплавлять хватит.

Я хотел приподняться, но сестра не разрешила:

— Лежите, вам нельзя вставать.

Капитан поворачивает лицо в мою сторону. Пилотка его лежит рядом с головой на носилках, кирпичная пыль, въевшаяся в тело, кажется, тает, а может, он потеет. Волосы прилипли ко лбу, пропыленные, желтые.

— Тебя как величать? — спрашивает он.

— Василием.

— Я тоже Василий. И тоже танкист. Поэтому я как увижу танкиста, так готов его расцеловать… Не повезло нам, дружище. Наши гвардейцы по самой Германии пойдут, а мы с вами будем валяться на госпитальной койке. Но я сбегу! Честное слово, сбегу, я так и сказал генералу.

— С колокольни далеко было видно?

— Почти пол-Европы. Все боевые порядки нашего корпуса и даже соседей. Они тоже отбивают атаки с большими потерями… День солнечный. Правда, все заволокло дымом, но различить можно, где свои, где чужие. У нас глаз наметан… Это вы там с «тиграми» дрались? Я догадался.

— Мы. Но я плохо рассмотрел…

Он протянул руку и пожал мою…

Видимо, интересная служба у капитана, но не знаю, завидовать ли ему? Все-таки он наблюдает за нами! И восторгается…

— На подходе две наши свежие армии. Немцы и не подозревают, что их ждет.

В машине сразу наступило оживление.

— Неужели правда?

— Сам слышал от командира корпуса.

— Тогда порядок. А то у немцев там был сильный танковый кулак.

Капитан ответил:

— Перевес в силе быстро меняется. Я ведь не шучу насчет двух армий. — Он улыбнулся и сжал губы, они тоже были у него в крапинках кирпичной пыли. Из некоторых крапинок сочилась кровь.

Я спросил у капитана, знает ли он что-нибудь о тяжелом танкосамоходном полке.

— Которым командует Глотюк?

— Да.

— Полк уничтожил более сорока танков. Но и сам остался почти без техники.

Вот это Глотюк! Я верил, что он покажет себя. Он из таких: или грудь в крестах, или голова в кустах.

В санитарке душно. Кто-то тихим голосом просит:

— Откройте двери.

— Пыли будет много. И так не продохнуть, — возразили ему.

И все же сестра открывает на минуту дверь, потом опять закрывает.

Все еще слышна канонада. Навстречу нам, к передовой, движутся новые самоходки. Красавицы! И опять сердце начинает учащенно биться.

Капитан продолжает говорить о танковом сражении. Я его рассеянно слушаю — не засыпаю, а просто слабею. Мне уже трудно слушать, я улавливаю только отдельные фразы:

— Ночью была наша контратака… Немцы побросали технику и разбежались… Им готовят новый котел… Я не спал двое суток…

«И я тоже. Но не беда, в госпитале отоспимся».

Потом он кричит в бреду:

— Уйдите все с колокольни! Сейчас нас накроют… Промахнулись, гады! — и захохотал.

Сестра положила ему на лоб руку.

Мне показалось, что я в чем-то завидую ему. Конечно, ему можно и позавидовать: он видел широкую панораму боя. А из танковой подслеповатой башни через приборы многого не увидишь. Успевай только ловить цели! Каждый промедленный выстрел — твоя погибель.