Полк прорыва - [32]

Капитан-разведчик сидел на колокольне вместе с комкором. А мы воюем и не думаем, что за нашей атакой кто-то следит. Хотя всегда ощущалась чья-то опытная рука.

— Горят!.. «Тигры» горят! — кричит капитан.

— Успокойтесь, — говорит ему сестра. — Дать вам воды?

Он открывает глаза:

— Один глоток, — и умолкает.

Кто-то тихо стонет, кто-то надрывно хрипит, — видимо, пробита грудь или горло. А может, это мой хрип? Я еще толком не знаю, какие у меня раны. Но грудь задета.

В ушах зазвенело. И я ничего не слышу. Хотя представляю что-то очень зримо. Будто тоже сижу на колокольне и смотрю в подзорную трубу. Колокольня покачивается, и высоты покачиваются, и леса. И озеро Черного Дрозда — пустынное, без единой лодки. Оно сейчас опрокинется и выплеснется… Дороги тоже перекошены. По ним, поднимая облака пыли, идут колонны. В три ряда. Только одни танки. Сколько же их наковала Россия! Под тяжестью танков земля прогибается, лощины опускаются ниже… И — огонь! Огонь! Огонь! Яркие всплески в глазах.

Кто-то сует мне в рот горлышко фляги. Я отпиваю глоток и опять все слышу. Открываю глаза — не сразу соображаю, что меня в санитарке везут в медсанбат.

— Тезка! — зовет капитан. — Ты все понял?

Я осторожно спрашиваю:

— А что мне надо понять?

— Самое главное. — Он молчит некоторое время и добавляет: — Еще вот что я хочу сказать: в полевой сумке у меня адрес сестры.

— Да вы что? Шутите?

— Нет, не шучу. Впервые перестаю доверять своему организму.

Сестра взяла его руку, нащупала пульс.

— Пульс никудышный, — говорит он. Голос его стал слабее и приобрел какие-то другие оттенки, вызванные болью. Видимо, она давила его все сильнее.

Я тоже открытым ртом заглатывал воздух, но не мог надышаться. Горло пересыхало, и казалось — легкие работали впустую. Потому и такое сердцебиение.

— Сестра, до медсанбата далеко? — спросил капитан.

— Потерпите, скоро приедем.

— Но это, видимо, уже не имеет значения. — И он, отвернув голову к борту машины, издал один какой-то звук, похожий на стон.

— Василий?!

Он не отозвался.

И сразу прекратились все другие стоны и вздохи. Санитарка тарахтит, скрипит и гремит. Какая же она жесткая и темная! По какой бы ровной дороге ни шла, у нее судорожное дрожание. И поэтому, кажется, у меня зубы стучат.

Неожиданно резко водитель свернул с дороги, машина наклонилась, мы заскользили по полу вниз — влево, потом нас опрокинуло вправо. Засели в канаве, мотор заглох.

Сестра посмотрела в крошечное окошечко и затаила дыхание.

Солдат-водитель позвал:

— Ребята, помогите подтолкнуть машину.

Несколько человек выскочили из кузова. Кто-то крикнул:

— Немцы! Танки…

Как ее ни раскачивали, слабосильная санитарка не могла вылезти из канавы, колеса осели еще глубже.

— Тихо, — сказала сестра, — может быть, они нас не заметят.

— Они уже заметили, — сказал кто-то.

Дверь кузова была открыта, и я видел, как все смотрели на дорогу: следом за нами разгоряченные тягачи тащили тяжелые орудия, — видимо, артиллеристы меняли огневые позиции. Ничего не подозревая, тащили прямо на танки.

Раненые стали им кричать, но офицер, сидящий на головном тягаче, показывал на свои уши: мол, ничего не слышно — торопимся. И вдруг на ходу соскочил на обочину и, останавливая тягачи, закричал:

— Ба-та-рея, к бою!

«Сейчас начнется заключительная сцена», — подумал я и уже приготовился ко всему.

Тягачи отползали в сторону, а отцепленные орудия разворачивались прямо на дороге. Я ждал, что немедленно прогремят выстрелы, мы из танковых пушек открывали огонь в считанные секунды. Приготовился, открыл рот, чтобы не оглушило. Но расчеты все копошатся, что-то лихорадочно делают, а офицер смотрит в бинокль на перекресток, где танки, и что-то очень громко кричит.

И вдруг я услышал знакомый посвист — выстрелили из танковой пушки. Снаряд перелетел через нас, разорвался в кустах. Второй пошел рикошетом, и там, где он коснулся земли, завихрилась пыль.

В это же мгновение почти залпом ответили наши орудия.

— Хорошо! — закричал офицер. — Хорошо!

А я понимал, что и противник не из простаков: сейчас нас накроют из множества танковых стволов. Где-то на вылете тот снаряд, который оборвет все.

Раненые залегли в канаве или отползли в кусты, только я и мой сосед-капитан в машине. У меня на душе даже какое-то удовлетворение, что я его не бросил. Хотя он, если бы мог, наверняка бы сказал: «Убирайся отсюда, если можешь».

Сразу зазияло несколько дыр в крыше металлического кузова, будто по ней ударили рогатиной. Потом по боковой стенке прошла пулеметная очередь и оставила круглые дырочки с острыми зазубринами, напоминающими те, что бывают у кухонной терки, только крупнее.

Пушки оглушили меня, я открыл рот и дышу, словно рыба, выброшенная на берег.

Кто-то подбежал к машине, умоляюще произнес:

— Ребята, если среди вас есть артиллеристы, прошу к орудиям. Почти вся прислуга вышла из строя… Чтоб их черт побрал, этих ваших «тигров»!

Он произнес это так, будто они, эти самые чертовы «тигры», были нашими или мы их специально пригласили сюда для встречи на этой дороге.

Несколько человек из канавы поднялись и побежали к орудиям. Офицер взглянул на меня: мол, танкист, у самого орудие в башне.