Полк прорыва - [29]

Отдыхаем. Окопаться мы все равно не успеем, надо приберечь силы. Если не подойдет полк, то нам придется туго.

Чернов ветошью протирает броню. Мне хочется сказать ему: «Дима, зачем все это?» Но понимаю, что обижу его. Он сам, может, чувствует, что отдает машине свою последнюю ласку. Танк для него не просто металл. Он и защитит, и вытянет, когда надо.

Речка неширокая, вода в ней мутная, торфяная, плещется, хлюпает. Спокойно кругом. «Рама» улетела. Пригревает солнышко. Еле-еле. Слабость какая-то во всем теле, на одну бы минуту свалиться, уснуть. Всего на минуту.

На горизонте, за озером Черного Дрозда, где движется черная цепочка, белеют облака, застывшие, будто покрытые снегом. А над нами облака — легкие, торопливые.

Цепочка движется, движется. По силуэтам узнаю танки и машины с пушками на прицепе. Металл Рура — черный, сверкающий, кажущийся неотразимым. Но будет гореть и разваливаться на куски.

В проломе облаков бледное солнце обрушило косой поток стрел. Становится от него тепло, потом зябко. Мне бы на мгновение сомкнуть глаза, переключиться…

Залезаю на танк, сажусь на броне, спиной упираюсь в башню, одной рукой обнимаю орудие, чтобы не свалиться. Голова склоняется, упирается во что-то холодное, ледяное и округлое. И куда-то проваливаюсь.

Видимо, меня тут же толкнули, вернее, потрясли за ногу, за колено, — я открываю глаза и смотрю на бетонку. На ней что-то происходит. Словно высыпала собачья стая. Кучкой пробегают мотоциклы. Но ехать на мост не решаются, круто развернулись и укатили обратно. Неужели заметили нас? Кажется, нет. Рассыпались по лугу, ищут полевую дорогу. Она там есть, только немного дальше. Но там их встретит капитан с пушкой.

Позади на дороге какая-то точка. Она все увеличивается. Пылит броневичок. Из открытой башенки высовывается по пояс младший лейтенант:

— Привет, гвардейцы. А где подполковник?

— Здесь. Что нового привез?

— Приказано вам остановиться. Корпус ведет тяжелые бои. Ваш полк повернули… Столько немецких танков подперло, черно кругом.

— Наши держатся?

— Держатся… Говорят, какой-то свежий корпус подходит. Может, мы им новый котел здесь устроим.

— С нашими связными встречался?

— Нет. Видел сгоревший бронетранспортер на дороге.

Я отсылаю его к подполковнику и сам иду следом. Прошу разрешения скрытно подойти к дороге за озером и атаковать. Может, это будет самая удачная атака в моей жизни. Другой такой возможности не представится.

— Азарт это у тебя боевой или в Наполеоны метишь? — охладил мой пыл подполковник. — Честно говоря, я бы давно смылся отсюда, если бы была моя воля. Но рубеж удерживать надо. Денек-два немцы поштурмуют, а потом мы снова вперед пойдем. Навоюешься — во! — провел он пальцем по шее. — А в целом-то я твой порыв хвалю! Есть предложение перекурить это дело.

— Нет, я пойду в роту.

А за озером черная цепочка движется, движется… Почему они не пошли по этой бетонке? Понимали, что здесь их обязательно встретят. Или еще пойдут? Конечно, пойдут: не зря появлялась разведка — мотоциклисты. Мне хочется сказать своим подчиненным что-нибудь утешительное, но я говорю:

— Друзья! Как бы тяжело ни было, отходить не придется. В любом случае помните наш танковый обычай — никого в огне не оставлять.

Ориентиры установлены, орудия наведены.

Не написать ли сейчас матери Васи Кувшинова? И отправить с первым же донесением. А о чем я ей напишу? Наверное, мое письмо покажется слишком холодным, и это ее обидит.

Облокотился на крыло машины, гляжу под ноги. Уже пожелтевшая осока, на чахлой ветке красная ягода, которую в наших краях звали волчьей.

Опять пожаловала «рама». Из-за высоты доносится гул, он все нарастает. Подходит танковая колонна. Но я не спешу, понимаю, что у нас еще в запасе есть немного времени. Хотя бы для того, чтобы вот так просто постоять. И вдруг во мне что-то заговорило.

Вот она, германская граница!

Грохот танков оглушил зарю.

И опять тебе, опять приснится,

Что я в башне, раненный, горю.

Вынимаю из планшета новенький, полученный перед этим маршем командирский блокнот для боевых донесений и вывожу на первой странице: «Письмо матери». Ниже записал удивившие меня самого строки. И не поверил, что они принадлежат мне. В школе говорили, что поэты мучаются, что-то «оттачивают и шлифуют», а тут я просто выдохнул из себя. Выдохнул, почувствовал облегчение. И будто набрал свежего воздуха в грудь для нового выдоха и вдоха. Что-то происходило со мной. Может быть, как раз вылилось из души то, что не давало мне покоя на марше, какое-то смутное волнение, которому я не мог дать названия. И я почувствовал: что-то получится. Целое стихотворение. И подпишу его: Василий Кувшинов.

— Михалев! Вся надежда на тебя! — кричит издали подполковник.

Я залезаю в башню, он поворачивает назад, к высотке, где окопались автоматчики. По бетонке ползут широченные «тигры» и неуклюжие, как деревенские печи с загнетками и лежанками, «фердинанды» — такого же кирпичного цвета. Мы выжидаем, когда они подойдут к намеченным ориентирам. Через прицел все кажется голубоватым, будто в кино. Уже видно: на броне сидят автоматчики, присосались, как улитки. Перед мостом колонна останавливается, с головного танка спрыгивает длинноногий офицер, за ним несколько солдат, бегут под мост, потом снова поднимаются на дорогу, пробуют раскачивать настил моста и показывают: можно ехать.