Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке - [41]
В условиях, когда большевики не контролировали советы, апелляция к скорейшему созыву Учредительного собрания позволяла достичь две цели – дезавуировать Временное правительство как «контрреволюционное» и вести мобилизационную кампанию вокруг популистских лозунгов – прекращения войны и разрухи, национализации земли и промышленности[252]. Начатая большевиками предвыборная кампания в Учредительное собрание преследовала именно эти цели, делая акцент на агитацию в армии и на фронте[253]. Известный отказ Ленина и Зиновьева явиться на суд «буржуазного правительства» сопровождался оговоркой о возможности сделать это на Учредительном собрании, ибо только оно «будет правомочно сказать свое слово по поводу приказа Временного правительства о нашем аресте»[254]. Образ последовательных защитников Конституанты позволял большевикам разрушить демократические институты поиска консенсуса, стал предлогом ухода большевиков из Демократического совещания и Предпарламента: «Вся суть в том, – говорилось в декларации большевиков, – что буржуазные классы, направляющие деятельность Временного правительства, поставили себе целью сорвать Учредительное собрание. Это сейчас основная задача цензовых элементов, которой подчинена вся их политика, внутренняя и внешняя»[255].
Проблема отношения к Учредительному собранию стала стержнем внутрипартийной дискуссии в период подготовки Октябрьского переворота и его осуществления. Сохранение линии на созыв Конституанты означало отказ от идеи переворота. Такова была известная позиция Каменева и Зиновьева, видевших в Учредительном собрании оптимальный способ достижения согласия всех революционных «социалистических партий» и возможность проведения программы большевиков, а в немедленном осуществлении переворота – срыв этого курса, ни больше ни меньше, как стремление «ставить на карту не только судьбу нашей партии, но и судьбу русской и международной революции». «Учредительное собрание плюс Советы – вот тот комбинированный тип государственных учреждений, к которому мы идем»[256]. Аргументация данной позиции заключалась в представлении о возможности большевиков победить на выборах и создать по их результатам «правящий блок». Данной позиции противостоял циничный взгляд Ленина: «Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу»[257]. Возражая на обвинения в авантюризме, Ленин настаивал на немедленном захвате всей власти. В условиях политического кризиса «настроением масс руководиться невозможно, ибо оно изменчиво и не поддается учету; мы должны руководиться объективным анализом и оценкой революции». Поэтому реальный выбор – не между парламентаризмом и переворотом, но в определении формы будущей диктатуры[258]. В этом контексте понятен смысл публичных заявлений противников ленинской тактики, считавших, что «взять на себя инициативу вооруженного восстания в настоящий момент, при данном соотношении общественных сил, независимо и за несколько дней до съезда Советов было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и революции шагом»[259]. После Октябрьского переворота данная позиция выражалась в идее «создания коалиционного правительства социалистических партий» вместо концепции «чисто большевистского правительства», сохранение которого у власти возможно исключительно «средствами политического террора»[260].
Обращение к идее использовать советы как суррогатные органы власти – ревизия марксизма в направлении анархизма. Эта ересь, однако, была впоследствии принята официальной историографией в рамках «творческого развития марксизма». «Что было бы с партией, с нашей революцией, с марксизмом, – справедливо заключали его идеологи, – если бы Ленин спасовал перед буквой марксизма и не решился заменить одно из старых положений марксизма, сформулированное Энгельсом, новым положением о республике Советов, соответствующим новой исторической обстановке? Партия блуждала бы в потемках, Советы были бы дезорганизованы, мы не имели бы советской власти, марксистская теория потерпела бы серьезный урон. Проиграл бы пролетариат, выиграли бы враги пролетариата»[261]. Неприятие этого подхода традиционной социал-демократией рассматривалось большевиками как признак утраты революционной гибкости. Характерна оценка Троцким позиции Плеханова: «Это нарушение равновесия между теорией и практикой оказалось для него роковым»[262]. Подчеркивая историческую неизбежность перехода от Февральской революции к Октябрьской, идеологи большевизма отрицали предопределенность данного события, ибо «наша партия всегда была чужда исторического фатализма»[263].
Распространенный тезис о невозможности сравнивать и моделировать альтернативные ситуации выхода из двоевластия нуждается в переосмыслении. В сравнительной перспективе существуют два диаметрально противоположных решения проблемы двоевластия – в пользу захвата власти экстремистами и в пользу сохранения конституционного порядка и демократических свобод. Рассмотрим примеры этих двух ситуаций на сравнительном материале. Первая модель реализовалась в России и затем в Иране (революция 1979 г). Исламская республика началась с формирования двух параллельных центров власти. Один был представлен Временным правительством и формальными институтами государства, в частности бюрократией и вооруженными силами во главе с Базарганом и окружавшими его либералами. Другой был представлен Революционным советом и теневым религиозным правительством, особенно комитетами, во главе с Хомейни и его популистскими последователями. Развитие событий в Иране внешне очень напоминает ход русской революции 1917 г. и поэтому неоднократно сравнивалось с ней. В обоих случаях логика событий вела от спонтанного революционного взрыва, уничтожившего монархию, к формированию либерального Временного правительства, готовившего Учредительное собрание, но переставшего контролировать ситуацию. В ходе двух революций возникает известный феномен «двоевластия», когда Временному правительству противостоят спонтанные и псевдодемократические структуры власти – советы или комитеты (в случае иранской революции). Борьба между ними достигает наивысшей интенсивности в связи с обсуждением Конституции. Наконец, в обоих случаях власть в конечном счете достается не народу, а революционному авангарду – партии в России и духовенству в Иране. Эти процессы, в результате которых произошла подмена идеи демократического Учредительного собрания архаическим политическим институтом, принявшим конституцию, лишавшую народ суверенитета в пользу избранного политического меньшинства, – также выявляют сходство российской и иранской революций. Подобно Второму Съезду советов, противопоставленному большевиками Учредительному собранию, Хомейни удалось решить проблему созданием Ассамблеи экспертов. В обоих случаях «праведный путь» был определен не демократической конституирующей властью, а ее эрзацем, полученным в результате целенаправленной селекции социальных элементов, способных оказать поддержку уже установленному режиму
