Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке - [40]

Третье – принятие провозглашенной функции советов в революции в ущерб их главной, но скрытой (латентной) функции. Если декларированная функция советов определялась как осуществление непосредственной демократии, то реальная (латентная) функция состояла в мобилизации социальной поддержки и легитимации установления коллективистской диктатуры. Особенностью тактики большевиков было то, что они совершенно не церемонились с формальными представительными институтами – как старыми (разгон Думы, Сената, а затем Учредительного собрания), так и новыми – Советами (которые интересовали их исключительно как легитимация переворота) или даже революционными органами власти (подтасовка состава ВРК)[242]. При господстве мелкобуржуазных партий (эсеров и меньшевиков) Советы, по мнению большевиков, «неизбежно опускались все ниже и ниже, перестали быть органами восстания, как и органами государственной власти, а решения их неизбежно превращались в бессильные резолюции и невинные пожелания», способствуя мобилизации «сил контрреволюции»[243]. Это позволяло ставить вопрос об их разгоне в порядке революционной целесообразности. Подобным образом большевики и их левые сторонники действовали в отношении Учредительного собрания, в котором «было, может быть, много революционной чистоты, но зато было слишком мало революционной мудрости»[244]. Допустив созыв Конституанты в надежде получить в ней большинство сразу после переворота, большевики пошли на его роспуск, увидев обратную картину, хотя позднее объясняли созыв Учредительного собрания стремлением продемонстрировать массам его «буржуазный характер»[245]. Концепции либеральной конституирующей власти в виде Учредительного собрания была противопоставлена концепция «советской демократии» (Съезда советов), а эта последняя, в силу ее явной неэффективности, уступила место принципу однопартийной диктатуры. Для самих большевистских авторов эта установка имела много общего с традициями якобинцев и народников, хотя позднее они решительно отвергали аналогии с «мелкобуржуазными революционерами»[246]. Эти представления о возможности манипулирования институтами народного представительства в тактических целях определяли позицию большевизма в интернациональной перспективе. Большевизм выдвигал идею мировой революции, а его лидеры пребывали в ожидании стихийного «девятого вала» революции, «мирового Октября» и создания Мировой советской республики как следствия мировой войны и русской революции[247]. В условиях революционного кризиса советская легитимность была необходима если не для успеха военного переворота, то для последующего удержания власти.

В связи с этим проясняется существо известного внутрипартийного конфликта накануне Октябрьского переворота, состоявшего фактически в расколе сторонников декларативной и латентной функций советов. Первые (как Зиновьев и Каменев), увлекшись «конституционной игрой» в советскую демократию, всерьез полагали осуществимой комбинацию Учредительного собрания и Советов, которую они рассматривали как реалистический политический компромисс, позволяющий большевикам бороться за власть в качестве оппозиционной партии в будущей Конституанте. Вторые, видевшие в советах исключительно технический инструмент захвата власти, решительно выступали против подобных компромиссов. Наиболее решительным противником постановки вопроса о предварительном поиске легитимных форм завоевания власти был сам Ленин, «гениальный оппортунизм которого» в сочетании с «политической беспощадностью» выражался в быстрой смене тактических лозунгов, которые, хотя «ошарашивали» однопартийцев и даже казались им «дикостью», но затем «давали богатейшие результаты»[248]. В ситуации вакуума власти советская система четко проявила латентную функцию: она служила для маскировки заговора и постепенного установления контроля над конституционными институтами власти. По достижении этой цели (к ночи 24 октября), когда отпала необходимость «прикрываться остатками традиций двоевластия», уже не составляло труда окончательно «перерезать пуповину легальности»[249]. Советская система, следовательно, представляла интерес не как система управления, а скорее как инструмент социальной мобилизации, захвата и удержания власти революционной элитой.

6. Альтернативные пути преодоления двоевластия

Вопрос о соотношении Конституанты, Советов и революционной диктатуры – центральная проблема внутрипартийной дискуссии в большевизме. В апреле 1917 г. правые большевики интерпретировали русскую революцию как «буржуазно-демократическую», а ее содержание видели в использовании самопровозглашенных советов исключительно для давления на Временное правительство с целью скорейшего созыва Учредительного собрания (в котором они рассчитывали получить большинство либо создать мощную оппозиционную фракцию). Радикальное крыло партии во главе с Лениным, напротив, настаивало на немедленном превращении советов в основу политической системы – создании «государства типа Парижской коммуны» – революционной диктатуры, которая «опирается не на закон, не на формальную волю большинства, а прямо непосредственно на насилие», ибо «насилие – орудие власти». Каменев определил подход Ленина как авантюризм, с чем тот вполне согласился. «Наш авантюризм», заявил Ленин, состоит в «попытке прибегнуть к насильственным мерам» без очевидной гарантии успеха, потому что нельзя же заранее определить, в какую сторону «колебнется масса» в решающий момент