Полет орла - [82]

– Прискорбно, прискорбно, – сказал, вздыхая, Галынин. – Вы настоящий герой и достойны высочайших наград. В другой стране вас могли бы оценить по-другому…

И совершенно внезапно Сеславин вспомнил английского союзного генерала Вильямса в красном мундире, когда он представил пленных французов Дохтурову и Ермолову с сообщением об уходе армии Наполеона из Москвы. Да, да, это были те же самые слова, которые произнес сейчас неизвестный Галынин. Странно, не правда ли? Вообще многое происходит в жизни Сеславина удивительного.

Вследствие этих странностей Сеславин сказал человеку, приехавшему из Парижа от графа Воронцова:

– Правду говоря, для дальнейших предприятий не вижу изрядных оснований. Скорее усилия мои бесплодны и нахождение за границей смысла не имеет. Я прошу вас передать генерал-адъютанту Его Величества нижайшую просьбу рассмотреть возможность применения моего – или по гвардии, или по армии, или даже… по статской службе. Помыслами моими управляет не корысть, и все старания, как и известные действия в военные года, я прилагаю лишь из любви к своему отечеству. – Сеславин протянул Галынину приготовленное письмо.

– Сочту за честь передать, – почтительно принимая сеславинское письмо, произнес Галынин, как вернейший корреспондент для подобных писем. – Простите, но я вижу у вас на столе еще одно письмо. Запечатайте, и я его отправлю на фельдъегерьской тройке в Россию.

– Э, нет, то письмо женщине. Да я еще его и не кончил, – не без лукавства засмеялся Александр Никитич. – Пишу жене брата Николая, любезнейшей Софье Павловне… Так что, благодарю покорно.

– Александр Никитич! – вдруг воскликнул Галынин. – Вы же до сих пор не пересчитали вашу субсидию… Сочтите!

– Да чего считать… Сколько прислали, столько есть.

– Нет уж, пожалуйста, извольте потрудиться, – приставал посланец графа Воронцова, прикладывая руку к груди.

– Ладно, сочту, – проговорил Сеславин, беря объемистый пакет и высыпая ассигнации. – Ого, кажется, не пожалели для раненого генерала… Бог ты мой, еще такой субсидии не бывало! Что?! Не может быть… тридцать тысяч франков! Ну, мне хватит расплатиться с долгами и спокойно ехать в Швейцарию и Италию. Что ж, господин Галынин, премного благодарен вам за доставку.

– Простите великодушно, Александр Никитич. Если нет поручений, не смею надоедать, пойду. Тут у меня еще хлопоты по службе.

– Благодарствуйте за участие. – Сеславин даже заставил себя подняться и проводить нежданного гостя. – Прощайте. – Что-то весьма странное показалось ему в необычно щедрой сумме, полученной от неизвестного ему человека.

Когда человек с русой бородкой закрыл за собой дверь, Сеславин еще минуты две прохаживался по комнате, о чем-то раздумывая и напевая слышанную с детства у есемовских крестьян песню «Как со вечера пороша выпадала хороша…» Потом сел за стол и продолжил письмо, которое он присовокуплял к письму брату Николаю. «Милая Софинька! – писал Сеславин персонально свояченице. – Проехав множество раз Европу, смею вас уверить, что нет для меня лучше народа российского, нет лучше места, чем наше Есемово, где бы я желал провести время в кругу милых сердцу моему».

А приезжавший к нему Галынин, спустившись по лесенке от комнаты Александра Никитича, подошел к своей коляске. Сел в нее, но внезапно высунулся и кивнул какому-то местному простолюдину, проходившему по двору гостиницы. Тот торопливо приблизился к каляске посланца графа Воронцова. Галынин сказал ему что-то и захлопнул дверцу коляски. Местный простолюдин поклонился вслед уезжавшему и исчез за углом.

V

На другой день Сеславин расплатился с хозяином гостиницы. Он чувствовал себя намного лучше. Но с утра не сел на мальпост, а договорился, что поедет к вечеру в каляске почтальона, хорошо ему заплатив. Багаж бывшего генерал-майора был невелик. Слуга уложил его чемоданы вместе с сумками почтальона. Каляску влекли по дороге две довольно резвые лошадки и ближе к вечеру они оказались на тракте в направлении швейцарской границы.

Тракт был пустынен; с одной стороны вспучивалась буграми холмистая местность, предвещавшая уже отроги Альп, с другой, вдоль всего тракта чернел глубокий ров, видимо, для сточных весенних вод.

Настроение Александра Никитича явно улучшилось после приезда Галынина и оживления его материальных возможностей. Вследствие чего всегда предусмотрительный, опытнейший разведчик несколько беспечно ощущал свое дальнейшее путешествие. Оба пистолета он засунул в баул куда-то под чемоданы и, сдвинув шляпу на затылок, спокойно любовался окрестностями.

И как-то вполне непредвиденно, на очередном повороте возникла фигура чернобородого человека с дубинкой, довольно увесистой и суковатой, в одной руке и пистолетом в другой. Одет он был, как обычный крестьянин, но с широким плащом на плечах и в красном платке на голове. Еще несколько фигур темнели с холмистой стороны от тракта, опираясь на дубинки и подобие алебард.

«Черт возьми, куда я заткнул пистолеты, растяпа!» – безмолвно выругал себя Сеславин, быстро соображая каким образом избавиться от опасности.

– Разбойники? – спросил он почтальона, на которого направил пистолет тот, что был в плаще и красном платке.