Полет кроншнепов - [40]

— Да, у этой девочки есть характер, и она говорит, что думает. Но ты для нее — пустое место. Выброси ее из головы. Жаль, но ничего не поделаешь. Ты бы выдержал с ней неделю, не больше, потому что вы абсолютно разные.

Так они ничего и не поняли. Проще всего им было пройтись по ее адресу: мол, она высокомерная, строптивая, воображает много о себе, глупая, избалованная беспредельно, болезненно рассеянна и забывчива — словом, наговорили мне всякой всячины, лишь бы отвадить от нее. Но их усилия были тщетны, и, что бы мне про нее ни рассказывали, все это не могло помешать блаженному, терзавшему меня и вызывавшему боль чувству, которое овладевало мною, стоило мне лишь увидеть ее, только оно способно было согреть и осветить все вокруг. Похожее я испытывал в детстве, когда изо дня в день не отрываясь смотрел, как мама расчесывает волосы. Она была для меня солнцем среди зарослей тростника, без нее весь мир окутывала серая мгла. Моим вторым «я» всегда было постоянное напряжение, под которым я скрывался от людей, конечно исключая мою маму, но, не будь ее, оно никогда не уступило бы места смятению и меланхолической радости. Почему я должен обязательно встречаться с ней? Ну конечно же, я просто визжал бы от восторга, если бы мне разрешили прогуливаться рядом с нею, разговаривать, но ведь каждое такое разрешение, несомненно, содержало бы в себе и возможность отказа, а право видеть ее и обожать мне никак не хотелось приносить в жертву уверенности получить отказ. Достаточно было одного ее присутствия. Осенью или зимой, случалось, мне по временам ужасно хотелось услышать крик кроншнепа, но я был не в силах воплотить свое желание в реальность. Нечто подобное я переживал по отношению к ней, поэтому сдерживал себя, чтобы не заговорить с нею в библиотеке, и отчаянно работал, стараясь вновь обрести утраченную способность сосредоточиваться в нужный момент. Прошло какое-то время, и я добился этого. Потому что хотел быть достойным ее, более, чем когда-либо, сейчас я должен был получать только отличные отметки. Но злополучная поездка на лодке, когда я, сидя в зарослях крапивы, оказался невольным свидетелем чужих любовных объятий, свела на нет все мои старания. Отчаянное сознание потери овладело мной, и я как одержимый набросился на работу в отцовском саду. Только сейчас я понял, почему он, вечно страдающий головной болью, говаривал порой: «Есть Один-единственный способ избавиться от этой проклятущей боли — колотить себя молотком по пальцу до тех пор, пока новая боль не станет сильнее старой». И я вкалывал до изнеможения, до боли в пояснице с одной лишь целью — унять тупую, гложущую тоску. Но сколько надо было работать, чтобы хоть немного отвлечься от мыслей о ней. Ни о ком и ни о чем больше я думать не мог. Сидя на веслах, я много раз ловил себя на том, что беседую с ней, которой не было рядом, и всегда рассказываю одно и то же: «Вот уже двенадцать лет я плаваю в этих камышовых зарослях, но ни разу мне не попадались здесь зимородки. Ты и вообразить себе не можешь, я буквально голову теряю от желания увидеть эту сказочную голубую птицу». Я пытался представить себе, как по весне нам удастся подсмотреть брачный танец чомги, забавные прыжки токующих турухтанов, как мы вместе слушаем печальный посвист кроншнепа. Но из всех моих фантазий одна была прекраснее других: вечер, в природе разлита приятная прохлада, мы устроились неподалеку от дома, в прибрежных камышах, ждем, когда станет темнеть, и вот я уже почти явственно слышу наши голоса, плывущие над засыпающей водой, и, как наяву, передо мной поднимаются к небу белые клубы дыма над мусорной кучей в нашем саду. А когда стемнеет совсем, мы войдем в дом, и я покажу ей составленную мною карту тростниковых плавней, каждый день я отмечал на ней свои наблюдения: места расселения кроншнепов, большой выпи и камышевки, миграцию залетных и перелетных птиц. Все это я рисовал в своем воображении, не помышляя о том, что моя мечта может стать реальностью. Как она тогда сказала — «противный мальчишка». Теперь я чаще, чем раньше, смотрелся в мамино зеркало, стоявшее на печной стенке. Перед собой я видел бурую от загара крестьянскую физиономию с серо-голубыми глубоко запавшими глазами, шишковатым лбом, крупным веснушчатым носом. И не раз в зеркальном отражении мне виделась доставшаяся в наследство от отца сутулая спина.

Позднее, когда начался новый учебный год, произошел случай, после которого я еще больше уверился в том, насколько у меня безобразная фигура. Перед нашим уроком физкультуры в спортзале был ее класс, и мы стояли в коридоре, ожидая, пока девочки переоденутся. Они вышли из раздевалки через другую дверь. Я быстро переоделся и натянул черные спортивные трусы.

— Вы там не видели портфель Марты? — заглянула в раздевалку преподавательница физкультуры.

Мы осмотрелись по сторонам.

— Здесь он.

— Вынесите его тогда кто-нибудь.

— Давай, Маартен, неси, — закричали все.

Я отказался, и никто больше не захотел этого делать.

— Никто не хочет? Ну что ж, пускай она стоит и ждет, — рассердилась учительница.

Тем временем все уже переоделись. Раздевалка опустела. Я поднял портфель и осторожно приоткрыл дверь. Она одиноко стояла возле большого окна и смотрела на безлюдный школьный двор, но обернулась на скрип двери.