Полет кроншнепов - [39]

— А как все началось у вас с отцом?

Мама улыбнулась и тотчас суетливо загремела посудой.

— Зачем тебе?

Я услышал, как над нашим домом вдруг с громким карканьем закружились вороны, и замолчал, не решаясь взглянуть маме в глаза, потому что боялся увидеть в них печаль.

— Мы познакомились в церкви, а после службы его родители пригласили моих, жалко, что ты их не застал, к себе на кофе. А в другой раз твой отец и говорит: мол, хочешь покажу тебе сад? Такой он был странный парень, твой отец. Мы ходили по саду, а он все молчал.

Она тихонько засмеялась и, отвернувшись к окну, задумчиво поглядела вдаль.

— Так мы и гуляли все время в его саду. А он все молчал. Поначалу я думала — от любви это у него, просто я не знала, что он никогда не разговаривает. Таким он и остался. Если бы я тогда знала…

Она испуганно замолчала.

— Потом уж я его полюбила, — мама принялась разливать чай в голубые чашки, — думаю, из жалости. Как-то летом, вечером, зашли мы к его родителям. Там еще собрался народ — у его отца был день рождения, кажется. Да, точно. А странный какой, этот его отец-то. Не молчун, нет, он как порох загорался, и у тебя есть что-то от него, но моего побольше, я уж знаю. И еще там был один соседский паренек и моя подружка. Симпатичный паренек, такой чернявенький, веселый, что надо. Шутить тоже был мастак, да… Мы гуляли по саду вчетвером: твой отец и я, соседский парень и моя подружка. Так получилось, что мы забрели в их виноградную оранжерею. Тогда тот парень и говорит, мол, давайте в игру сыграем. А что за игра? Вот слушай, говорит, берешь в зубы виноградину, можно и губами держать, а другой должен откусить вторую половинку. Сделать это трудно, зато весело. Попробуем? Он сорвал одну ягоду. А тут твой отец говорит: хватит, это наш виноград, нечего кисти портить. Тогда сыграем во что-нибудь другое, не унимался парень. Не пойдет так — она моя девчонка, говорит отец. Ах, вот оно что, удивляется парень, это правда? И так зло посмотрел на меня. Я кивнула, Маартен, а он точно взбесился. Подскочил к подружке, обхватил ее за талию, как-то перегнул и стал целовать. Ах, уж и порезвились они в тот вечер! И твой отец тоже обнял меня и повел в другой угол своего виноградника, но даже не пытался ничего делать, все молчал, даже не поцеловал. Вот так это было.

— А ты была влюблена?

— Влюблена? Да я просто жалела его, он только и делал, что молчал, и такой был нескладный. Влюблена? А как это? Может, ты влюбился?

— Да что ты, — возмущаюсь я, — нет, конечно.

— Когда молодой, все кажется прекрасным, но потом…

Она встала зажечь лампу.

— Все это вранье, Маартен, — голос ее прозвучал неожиданно резко, когда она подкручивала фитиль, — нету никакой любви.

БИБЛИОТЕКА

Итак, теперь по вторникам я больше не совершаю лодочных прогулок в заросли тростника и, как только кончаются уроки, прохожу по всем коридорам, к этому времени полупустым, захожу в классы, собираю со столов учебники, получается целая охапка книг. По вторникам после обеда для ее класса дополнительно устраивали еще одно занятие, и нам, то есть Йохану и мне, необходимо было до начала этого урока собрать возвращенные книги. Наступил первый вторник после каникул, и мы с Йоханом оказались в ее классе. Я складывал стопками сложенные на подоконнике книги и старался не смотреть на вторую парту справа около двери. Девчонки сзади меня что-то пели, но я не прислушивался.

— А знаешь, почему они поют? — спросил Йохан.

— Нет.

— Потому что ты здесь околачиваешься.

Тогда я стал прислушиваться к визгливым девчачьим голосам, однако разобрать что-либо было трудно: одна за другой они прыскали со смеху, не в силах сдержаться, немного погодя вновь присоединялись к общему хору, но из-за этого терялись слова. Мне удалось схватить лишь «любимчик» да «любить», руки мои ослабели, книги одна за другой попадали на пол, и только что певшие девчонки разразились безудержным хохотом, гоготом взахлеб. Забыв про книги, я бросился вон из класса, но все же, поравнявшись с Мартой, успел заметить, как она стиснула пальцы, впилась глазами в серую крышку парты и еще ниже наклонила голову, словно пыталась спрятать свой яркий румянец, в котором на сей раз повинен был не ветер.

В тот день она не появилась в библиотеке, да после тех куплетов я и не надеялся на ее приход. Но прошла неделя, и она робко приоткрыла дверь, о чем-то заговорила с Йоханом, мы снова были с нею в одном помещении, и я в упоении томительного счастья, не зная, куда себя деть, слонялся между стеллажами, нарушая порядок, зачем-то переставлял книги на полках. Я не был способен ни на какую работу, где требовалась сосредоточенность, я замечал это не только здесь, среди книг, но и на уроках, потому что одну за другой стал хватать плохие отметки. И какое дело было всем учителям до меня, чего ради они забили тревогу, засуетились и порешили наконец, что им следует вмешаться. Учитель нидерландского как-то под удобным предлогом пригласил ее к себе домой, и потом уже я узнал, что она назвала меня противным мальчишкой (это мне было известно лучше, чем кому-либо, так что ее я мог только поздравить за проницательность), однако не это оскорбило меня, а их бесцеремонность, так что я даже почти не слышал его последних слов.