Поле чести - [14]

1988 год. Съемки сюжета «600 секунд».

— Правда, что прокуратура предупреждала, что на мясокомбинате вас собираются убить? Но, несмотря на это, вы продолжали делать набеги. Верили, что наведете там порядок?

— Порядок на мясокомбинате может быть тогда, когда он будет наведен в стране. Но мы не имели права молчать.

Угрозы раздавались отовсюду. Как-то за четыре месяца у меня было двенадцать судебных процессов. А один раз — в месяц двадцать четыре. В суд подали катафальщики ленинградского крематория, о которых я сообщил в эфир, что они воруют из гробов цветы и тапочки. Они страшно обиделись, потому что какая-то их категория воровала только цветы, а какая-то тапочки.

— Какой процесс самый запомнившийся?

— Я передал информацию, как один пьяный гражданин пытался изнасиловать собственную овчарку. Вследствие чего у него был откушен половой член. Информацию эту передал мне по рации врач «Скорой помощи». Случай был курьезный, и я его сразу передал в эфир, разумеется, не назвав фамилии пострадавшего, но назвав больницу, куда его отправили. При этом совершенно позабыл, что в больнице тоже смотрят «600 секунд». Когда передача выходила в эфир, испуганного больного ввозили в приемное отделение больницы. Пациенты, до того не встававшие с коек, бросали костыли и толпой шли смотреть на это чудо природы. Больной лежал, закатив глаза, закусив одеяло, и проклиная сволочь Невзорова. Когда он вышел из больницы, то, естественно, подал на меня в суд — место, которое стало для меня почти вторым рабочим кабинетом. Прибыв в здание суда, я увидел там следующую картину. Конвойные рыдали от смеха, прислонившись друг к другу. В самом центре зала стоял потерпевший, держа в руках исковое заявление: «В связи с тем, что комментатором ленинградского телевидения Невзоровым, — говорилось в нем, — был предан гласности факт лишения меня полового органа и в связи с чем сильно затруднена моя половая жизнь в Ленинграде и области, прошу восстановления чести и достоинства». Судья его спрашивает: «У вас есть доказательства неверности информации, которую передал Невзоров?» Он отвечает: «Нет. Но требую восстановления чести и достоинства». Копию его искового заявления корреспонденты Си-би-эн и Эн-би-си неоднократно предлагали и предлагают мне продать в «Книгу рекордов Гиннеса», поскольку не припомнят ничего подобного…

Александр Невзоров и режиссер НТК-600 Михаил Ермолов. Съемка репортажа «Америка». Январь 1992 года.

— А еще интересные случаи?

— Иногда приходилось идти на чистый шантаж. Приезжает в Ленинград эротический театр культурного центра, что при ЦК ВЛКСМ, я еду снимать. Пока оператор трясущимися руками пытается навести телекамеру на девушку — в такой ситуации работать непросто, — я иду в кассу и прошу показать мне заявочки на коллективные посещения. И вижу: «Просим содействовать посещению всех эротических спектаклей сотрудников РОВД желательно в первом или втором рядах». И подпись: «Замполит». Бумажечка тут же перефотографируется. Буквально через день — я у начальника управления внутренних дел этого РОВД. Знаю, что он зажимает от меня информацию. Я пришел к нему не как какой-нибудь садист, размахивая документом: вот у меня компромат. Нет! Я пришел к нему, как к умному, хорошему человеку посоветоваться, как подавать информацию в эфир: с музыкой или в полной тишине. Он начинает меняться в лице, негнущимися пальцами тычет в кнопки селектора, и из-под паркета вырастают оперуполномоченные, постовые и прочие. Он им отдает строжайший приказ давать больше информации Александру Глебовичу, а то Александр Глебович обижается на милицию. Я отдал ему фотокопию. Другую положил себе под стекло, на случай осложнения наших отношений.

Студия Ленинградского ТВ, прямой эфир А. Невзорова. 1993 год.

— А взятки Вам пытались давать? Не обязательно денежные, взятки, они разные бывают…

— Однажды мне предложили 30 тысяч рублей — тогда это были огромные деньги, оклад мой был 170 рублей… Я послал, понятно куда… Один бомж, которого мы хотели снимать для передачи, предложил в качестве взятки мне рубль. А для него это — целое состояние, три кружки пива можно купить. Я был тронут: от рубля отказался, от съемок тоже.

«РЕПОРТЕРСТВО… ЭТО ОБРАЗ ЖИЗНИ»

…Всегда в «секундовские времена» было интересно сделать что-то первым. Никто никогда не показывал место происшествия или преступления до того, как туда прибыла следственная группа, — мы это делали. Мы радовались, как мальчишки, когда прибывали на пожар раньше пожарных. Или раньше «скорой» успевали на ДТП — дорожно-транспортное происшествие. Мы были конъюнктурщиками в лучшем смысле этого слова, действительно изготавливали своего рода «наркотик» для города.

Кто-то сказал: «ТВ — это жевательная резинка для глаз». Правильно сказал, жестоко, беспощадно, но правильно. Телевидение — не духовная сфера, начисто, абсолютно. Оно по природе своей не может производить каких-то изменений во внутреннем мире человека. Для «попадания» в глубинные нервно-психологические, эстетические центры есть «дальнобойные орудия»: литература, кино и т. д. И мы делали то, что нужно было сию минуту и что пользовалось спросом. Нашу передачу можно было сравнить с разведкой, которая очень далеко оторвалась от армии. Или с ледоколом: задача — взломать новый пласт, а дальше пусть другие корабли двигаются… Повальная глупость хороша. Естественно говорить правду, естественно «перехлестывать» в правде, естественно увлекаться правдой до потери сознания. Но гласность — не стала решающим фактором в спасении страны, мягко говоря, не стала. Все мы находимся в огромной зависимости от рабочего человека Иванова. И пока он не начнет правильно точить гайки, ничего не изменится. А Иванов не начнет правильно точить гайки, потому что его детей в садике кормят гнилым мясом, его жена бегает по базарам за барахлом подешевле, сам Иванов не может купить билет на концерт и жизнь ему не мила. Нужно экономическое уважение к рабочему человеку, на плечах которого стоит страна. Но как добиться этого уважения, мало кто знал раньше, а сейчас и вообще никто не знает.