Поле чести - [13]

Январь 1992 года. Съемки репортажа «Америка».

— Скажите, какими качествами, на ваш взгляд, должен обладать телевизионный, репортер?

— Жесткость. Дерзость. Способность и желание добыть информацию любой ценой, разумеется, не входя, по возможности, в противоречие с законом. Это основное. Перед нами часто вставали нравственные дилеммы. Этично ли, скажем, лишать пожилого, несчастного человека возможности получать свои сто? Нет, скажете вы. Но если этот человек, к примеру, охранник мясокомбината, где творятся жуткие безобразия, грозящие здоровью целого города, и у меня не было другого способа попасть туда, кроме как обмануть его, я, не раздумывая, шел на обман, на хитрость. Даже прекрасно сознавая, что он в результате моих действий сильно пострадает. Но я никогда не покажу в своих сюжетах изнасилованную, даже по просьбе органов внутренних дел. Никогда, потому что понимаю, какую трагедию пережил этот человек.

— Иногда создается впечатление, что вам нравится «щекотать» нервы телезрителей, подкидывая им «чернуху» в чрезвычайно больших дозах.

— Я был бы рад показывать «белуху». Но у меня есть естественное желание говорить правду и быть при этом искренним. Рекламировать, допустим, токаря Синеклюева, выточившего фантастическую, но никому не нужную деталь, и вещать при этом: «Вот они, гигантские шаги вперед, к прогрессу!» — я физически никогда не мог. Хотя, возможно, кому-то этого очень хотелось бы. Но у меня не было и нет желания заниматься собственной дискредитацией. Не станем мы показывать и розовый тюльпанчик или праздник в детском саду на месте, где произошло убийство. Все мои коллеги подтвердят: я против крупных планов погибших. Они присутствуют в наших передачах только по настоятельной просьбе органов.

— Много в прессе было различных версий по поводу ухода из «Секунд» Светланы Сорокиной?

— Она ушла не только добровольно, она ушла абсолютно внезапно для меня и я тогда считал это потерей. Потом я понял, что ее уход — это большое наше приобретение. С этим человеком нам было бы не по пути. К тому же, если вы даже сильно напряжетесь, то ни одного значительного или запоминающегося материала Сорокиной не назовете. Она не обладала достаточным профессионализмом, чтобы работать в такой программе.

— Сергей Гуляев… Вы специально подобрали дублером человека, который является как бы ухудшенной вашей копией? Сергей подражал вам в манере говорить, в одежде, это оборачивалось только против него.

— Вопрос нечестный.

— Почему? Сергей сам признавал, что пальма первенства, бесспорно, у вас, что себя он тоже воспринимает как ослабленный невзоровский вариант.

— Понимаю, но все равно плохо, что вы Сергею об этом сказали, заставили его признаваться. Его самолюбие надо щадить. Но… Но! По сравнению с этим мальчиком, кстати, майором Советской Армии, афганцем, пробывшим 2 года на войне, все московское телесборище — просто профнепригодно. У этих людей ничего нет за душой, ничего нет в сердце. Завтра придут к власти другие люди, и все они станут говорить противоположное тому, что вещают сейчас. Голову на отсечение даю. А этот мальчик, Сережа, имеет человеческую сущность. То, что он не такой профессионал, как я, не так важно.

— Сюжет, который вам особенно дорог?

— Приехали мы в приемник-распределитель и сняли сюжет, потрясающий по своей аллегоричности и доброте. При всей его уродливости в нем есть великая надежда. Человека 72 лет от роду, у которого никогда не было прописки, 63 из которых он провел в местах лишения свободы, выпускают впервые на свободу. Перед тем как выйти, он попросил букварь и теперь водит пальцем и учится читать, шевеля губами: «В ка-мы-шах сто-ит а-ист». Может быть, и нам еще не поздно взять букварь в руки, поверив, что свобода и перспектива есть, попытаться вникнуть в нормальные человеческие понятия, которыми живет мир?

— А вы, кажется, и пытаетесь их дать…

— Бомжу, который полгода жил в сортире, с перепугу дали квартиру из райсполкомовского фонда… и старушке, у которой на глазах разрушили ее дом, забыв про нее, и многим другим помогли.

— Судя по реакции, страху вы наводите много в округе?

— Одно время у меня в кабинете висел на одной стене портрет Ленина, на другой черный пиратский флаг с черепом и костями. Когда нас не пускали на мясокомбинат, обстреливали — над «рафиком» поднимался этот пиратский флаг, и… Ворота раскрывались.

— Сами?

— Наша машина набирает скорость, и мы проскакиваем через проходную. Как правило, вахтеры не успевают поинтересоваться, кто мы такие. Охранники никогда не имеют претензий к въезжающей машине, поскольку они уверены, что въезжающие люди — это еще не те, которые что-то украли из того, что могли украсть они сами.

Мясокомбинат — это, если хотите, в определенном смысле символ экономики, к которой мы привыкли. Первый сюжет на мясокомбинате был о курочках, превращенных в пузырящуюся грязь. Вместе с нами ездили американские тележурналисты. Увидев, что перед мясокомбинатом мы развили бешеную скорость, они подумали, что так и надо, и так же вслед на нами промчались через проходную. На территории мясокомбината среди горы трупов американскому телерепортеру стало не по себе. К нему подошел его консультант по вопросам экономики и, видя его непонимание, объяснил: социалистическое хозяйствование.