Полдень, XXI век, 2012 № 11 - [47]

– Здравствуй, – говорит она, протягивая руку для поцелуя.

– Владимир, – представляюсь я, целуя мягкую кожу перчатки, гораздо более упругую, чем та, что под ней.

– Я пришла, чтобы попрощаться, Владимир. – И, глядя мне в глаза, она усмехается: – Но не так, как я прощалась последние два раза. И, тем более, не так, как мы прощались сорок лет назад.

Что-то в ее тоне настораживает. Я начинаю чувствовать опасность, мир вокруг меня ускоряется, а я все еще слишком медлителен, несобран.

Передо мной сидит Катя. Нет, передо мной сидит сильная, энергичная женщина. Достаточно богатая и уверенная в себе, чтобы носить на шляпе настоящую бриллиантовую заколку стоимостью в несколько лондонских квартир. И, скорее всего, те несколько молодых людей – ее телохранители, и значит, она ведет активную светскую жизнь.

– Что ж, – говорю я, – внимательно тебя слушаю.

– Скажи, Владимир, ты – человек?

Мы направляемся по Нью-Бонд-стрит ко все еще новому – для меня – аукционному дому; здание в Олимпии я вообще не признаю. Но время идет неумолимо, а, казалось бы, только недавно я продавал и обменивал библиотеку Наполеона Бонапарта и покупал, по весу металла амулеты майя, которые кто-то принял за монеты с дыркой.

Прекрасно помню и первую выставку импрессионистов в этом здании.

– Зачем тебе эти аукционы? Я раньше думала, что это из-за денег. Пока в девяностых не потеряла вслед за тобой шесть миллионов фунтов. Правда, надо отдать тебе должное, – все опять вернула в две тысячи втором. Только это из-за тебя, так ведь? Это ты вливаешь в аукцион все эти миллионы!

Она почти кричит, останавливается и теребит меня за рукав пиджака. На нас бросают быстрые взгляды прохожие. Странная пара, чересчур эмоциональная для своего возраста, улицы и ветреной погоды. Нам приходится придерживать свои шляпы и полы плащей.

– Пойдем, пойдем, я тебе все сейчас объясню. – Я слегка подталкиваю ее в нужном направлении. Усмехаюсь: – Ты ведешь себя совершенно неподобающе.

Ожегши меня взглядом, она проходит в двери и привычно направляется в аукционный зал.

Зал утопает в уютном полумраке; настенные бра и дубовые панели… Большой экран позади стойки распорядителя превращен в зеркало – по нему транслируется происходящее в зале. За стойкой телефонных представителей модели-азиатки мило щебечут по-японски: мода последних лет – нанимать азиатских девушек одного роста и на одно лицо. Современный вариант барышень-телефонисток.

У нас удобные места – нам видно всех. На Катю посматривают. Некоторые отвешивают поклоны, скорее, взглядами. Инкогнито моих агентов раскрыто еще в отеле, но все ж они стараются не смотреть на меня и Екатерину. Она улыбается уголком рта. Торги начинаются.

Первые лоты стремительно уходят. Распорядитель доволен. Сегодня цены выросли в два раза от запланированных уже на первых трех лотах. А впереди – топы сегодняшнего аукциона. Среди зрителей поднимается легкая паника. В зале становится шумно. Кто-то, в нарушение всех правил приличий, начинает перемещаться по залу. Кто-то выбежал вон с телефонной трубкой, крепко прижатой к уху. Через полчаса в углу, отведенном прессе, происходит множественное движение. Распорядитель делает технический перерыв.

– Смотри, Катя, – я глазами обвожу суету вокруг нас. – Насколько люди радуются тому, что остались вечные ценности, которые только лишь дорожают год от года. Дорожают, несмотря на кризисы и катаклизмы. Ты думаешь, сейчас обрадовались те, кто продал картины? Нет! Сейчас радуются те, кто их купил! И те, кто купил их несколько лет назад. Ты думаешь, я что-то теряю? Ничего, ни единого цента. Разве что на электричестве и зарплате распорядителю, но только на первых нескольких лотах. Поверь мне, сейчас будут сделки, к которым я не имею никакого отношения – процент от них и принесет прибыль.

– Но это все мелочь! А какие у тебя будут потери на самых дорогих лотах аукциона? Они суммарно равны по стоимости всем остальным, вместе взятым, – она пристально смотрит на меня. Эдакая старая птица наклонила голову в мою сторону.

– Правильно, Катюша, ровно в половину стоимости остальных лотов, – усмехаюсь я, – а если бы был один лот – он бы составлял всего десять процентов. Из трех главных лотов сегодняшнего аукциона только первый – мой. Но он идет первым.

И на наших глазах происходит укрепление цен на эпоху Возрождения. Торги, повинуясь взмахам молотка распорядителя, то несутся вскачь вперед и вверх, то драматически замирают, сжимая воздух в десятках грудных клеток, после чего разряжаются аплодисментами.

– Однако зачем тебе это? Только ради денег? Их за эти десятилетия у тебя скопилось достаточно. – Ее глаза оживают; вопрос и взгляд теперь принадлежат глупой маленькой девочке. Но не об этом она спрашивает. Она пытается понять: ради чего или ради кого я ушел сорок лет назад. Пытается понять меня.

– Не десятилетия, Катюша, – столетия.

Она отворачивается, но я вижу, как на ресницах начинают скапливаться слезы. Я, однако, продолжаю смотреть на нее, на высокую гордую шею, такую высокую, что даже шарф не может скрыть старческие морщины и пигментные пятна.

Когда еще не было телевидения, не было фотоаппаратов – рисунки, картины, скульптуры, монеты, гравюры, веера и барельефы, – именно они хранили изображения окружающей действительности. Но, к сожалению, в войнах и грабежах, в наводнениях и пожарах спасали самое дорогое. В основном, золото. Мне больших трудов стоило приучить царей печатать свои портреты на монетах. Немало денег пришлось положить на то, чтобы во время пожара из дому стали выносить картины. Без моих трудов и вливаний, именно денежных вливаний, хрупкая пирамида стоимости культуры стремительно уменьшается в размерах. Но стоит только купить на аукционе Гончарову за два миллиона, как на Арбате сразу открывается новая галерея, а гниющие холсты в подвалах провинциальных музеев реставрируются, приводятся в порядок.