Поль Робсон - [16]

Отзвучали последние слова спиричуэла «Лестница Иакова». Низкие своды гарлемской церкви поглотили, не оставив эха, торжественно звучавшее многоголосие. Наступила тишина, и, казалось, каждый из хористов боялся нарушить ее. Поль испытывал радостное, придающее силы чувство общности, единения со всеми исполнителями, которым сейчас вновь удалось воссоздать красоту негритянской мелодии и которые одновременно ощутили потрясение от сотворенного их голосами чуда.

Не сговариваясь и не дожидаясь знака, хор слаженно и зычно грянул воинственную «Иисус готов к битве под Иерихоном».

И что за дело хористам до малопонятных, если не чуждых им сюжетов и героев далекого прошлого? Ветхозаветную символику негры наполняли иным, близким им по духу смыслом, отыскивая в мертвых архаичных текстах образы, способные выразить их чувства и помыслы.

Когда Робсон и его друзья пели о ведущей в светлое небо «лестнице Иакова», каждый мечтал, что если не ему, то его детям суждено подняться по ней. Безрадостен и мрачен день нынешний. Быть может, будущее принесет неграм столь желанные покой и благополучие. И если путь к ним преградят могучие стены Иерихона, негры единством своим сокрушат их.

Пение в церковном хоре стало хорошей школой для Поля. Он научился бегло читать ноты, постиг основы оркестровки и композиции и приблизился к пониманию того, как петь народные негритянские песни, неповторимый облик которых складывался из сложной системы свободных полифонических подголосков, точных виртуозных ритмов, пластичного чередования музыкальных интонаций с характерными выкриками, стонами, вздохами. В течение последующих пяти лет Робсон будет исполнять преимущественно эти песни — целомудренные, одухотворенные спиричуэле и сугубо мирские, иногда даже фривольные, но всегда печальные блюзы.

С наступлением сумерек монотонный уличный гул, изредка прерываемый резкими гудками автомобильных клаксонов и выкриками торговцев и чистильщиков обуви, постепенно стихает. Но предвечернее затишье в Гарлеме длится недолго, не дольше, чем требуется местным хозяйкам, чтобы накормить вернувшихся с работы мужчин и вдоволь наигравшихся за день детей.

После короткого перерыва призывно распахиваются двери многочисленных гарлемских кабачков, загораются разноцветные огоньки реклам крупнейшего в Гарлеме кинотеатра «Аполлон» и танцевального зала «Савой». Из окон лавки, где торгуют музыкальными инструментами, вырывается звонкая бравурная мелодия: хозяин включил механическое пианино, и картонные перфорированные цилиндры, медленно вращаясь, воспроизводят пьесы прославленного негритянского пианиста и композитора Скотта Джоплина, записанные еще два десятилетия назад. С появлением граммофонов механическое пианино перестало быть диковинкой, и все-таки редкий прохожий не остановится у лавки, чтобы понаблюдать, как оживают клавиши под ударами невидимых пальцев.

Открывались железные ставни окон близлежащего дома, и оттуда тоже доносилась музыка. Когда гарлемцам было нечем платить за квартиру, они по традиции устраивали вечеринку, на которую приглашался искусный пианист и созывались платежеспособные соседи. После скромного угощения музыкант садился к пианино, пробовал клавиши, оценивая качество инструмента, пережидал несколько секунд. Потом продолговатые худые пальцы левой руки составляли нужный аккорд, многократное повторение которого создавало быстрый маршеобразный ритм, и тогда, принимая заданный темп, вступала правая рука. Из ее аккордов, не выходивших за пределы среднего и высокого регистров, складывалась пульсирующая мелодия, звучавшая то задорно, то печально.

Сыграв несколько раз основной мотив и убедившись, что его манера пришлась по душе слушателям, пианист давал волю своей фантазии и, закрыв глаза, переносился в другой, одному ему доступный мир. Он уже и не замечал, как захваченные его музыкой гости выходили в центр комнаты и начинали танцевать озорной кепк-уок, родившийся на негритянских вечеринках как пародия на подчеркнуто изысканные манеры и надменную походку белых господ.

Вдохновенно импровизировал пианист, удаляясь от главной музыкальной темы и снова приближаясь к ней, обыгрывая и развивая удачно найденные фразы. Ему было уже недостаточно тех звуков, которые можно извлечь из старого разбитого пианино. Негромкий хрипловатый голос спешил за стремительно убегающей мелодией, а удары каблуков об пол вносили новый самостоятельный акцент в сложную ритмическую комбинацию. В свою очередь, танцоры пытались выразить чувства, порожденные музыкой, строго подчиненными ритму движениями ног, бедер, живота, рук, плеч, головы. Особая, свойственная неграм пластика, озорство, удаль и полная самоотрешенность в танце предохраняли его от неизбежной при иных исполнителях вульгарности.

Около полуночи гости обычно расходились по домам. Получив от каждого участника «квартплатной вечеринки» положенные пятнадцать центов, довольные хозяева щедро рассчитывались с пианистом. Оставшиеся деньги шли в уплату за жилье.

А музыкальная жизнь Гарлема продолжалась в ночных ресторанах, кафе, барах, клубах, танцевальных залах. В двадцатые годы именно сюда переместился джаз, изгнанный в военную пору из увеселительных заведений Нового Орлеана, где он делал первые шаги, и пе нашедший надежного пристанища в промышленном Чикаго, где его во времена «сухого закона» пытались удержать в подпольных притонах гангстеры, наживавшиеся на нелегальной торговле спиртным.