Покоренный Кавказ (сборник) - [134]

Нравственные догматы состояли в том, что мюрид должен был уничтожить в себе все порочные наклонности и сделаться незлобивым, прощающим врагов своих, великодушным, милосердным, равнодушным к земным почестям и вообще ко всему земному, должен воздерживаться от излишеств, поститься и, главное, постоянно устремлять свои помыслы к Аллаху.

«Как можно меньше говори, – разъясняет этот догмат Шамиль, – ушам и глазам воли не давай; как можно меньше ешь, как можно меньше спи и как можно больше молись Богу».

Молитва, конечно, считалась основой всего; при посредстве молитвы мюрид возвышался над земными помыслами, переходил в экстаз и этим самым приближался к Богу. Экстаз признавался необходимой частью молитвы, а у муршида эта способность должна быть развитой в высшей степени. Для скорейшего возбуждения экстаза были выработаны практические приемы: когда молящийся кончал чтение священных книг, то он начинал призывать имя Божие, то повышая, то понижая голос, иногда в течение нескольких часов подряд, и, наконец, его охватывало «джязбе» (влечение духа к Божеству), он впадал в «гышкулла» (обморок), и в это время его посещали видения: молящийся видел Аллаха, беседовал с ангелами, видел ад и рай и все подробности загробной жизни.

Вполне понятно, что подобные упражнения вели к потрясению всей нервной системы, и через несколько времени у такого мюрида начинались внезапные каталепсические припадки, которые считались второй степенью джязбе и носили название «зульмат», то есть потемнение. Человек, достигавший такого состояния, считался избранником Божиим.

Впрочем, мусульмане допускали возможность зульмата и у иноверцев, если последние отличались строгим образом жизни и усердием в исполнении требований религии.

Но высшей степени джязбе достигает только муршид.

«Муршид посвящает всю свою жизнь созерцанию божественных истин, поддерживая сношения с внешним миром только посредством своих учеников. С самого рождения отмеченный рукою судьбы будущий муршид идет сначала посреди мирской суеты наравне с прочими людьми до тех пор, пока не настанет его час. Об этом времени он узнает или потому, что получает призвание от наставника, которому указанием свыше велено поучать его, или же по внутреннему голосу, который зовет его часто в край неведомый. Голос этот наружным образом проявляется в состоянии джязбе, о котором сказано выше. Присутствие в человеке способности к джязбе обозначает призвание его к тарикату: это – будущий мюрид. Достигая полного развития, джязбе обращается потом в зульмат, который, в свою очередь, обращается в „карамат“ – в прозорливость, и мюрид через это вступает в область „хякитата“, то есть становится муршидом. Он становится с этого времени чист, как стекло, и, в свою очередь, видит, как сквозь чистое стекло, все помыслы людей, не только входящих с ним в сношения, но и отсутствующих, которых он даже не знает. Из числа последних он при свидании узнает людей доброжелательных, называет их по имени, никем не предуведомленный, и обходится с ними ласково; от людей же дурных, питающих недобрые замыслы, муршид старается заблаговременно удалиться, и если это исполнить невозможно, то, не задумываясь, обличает их намерения и дела».

Муршид старался хранить свой дар в тайне от всех, но, конечно, это невозможно; слава о нем быстро распространялась, и к нему стекались со всех сторон толпы, желавшие поступить в мюриды. После первоначального ознакомления с вновь поступившими учениками муршид выбирал из них лиц, наиболее способных к восприятию тариката, а остальным советовал или совсем отказаться, или поступить в ученики к другому наставнику, от которого они скорее могли получить пользу.

Свое звание муршид передавал не всем своим мюридам, а выбирал из них наиболее подходящих и назначал их в другие области, ибо в одной области двух муршидов быть не могло; остальные ученики по окончании всего курса учения делались обыкновенными гражданами; но, соблюдая во всей строгости постановления тариката, они, конечно, пользовались глубоким уважением местного населения. Главный муршид иногда назначал из их среды несколько человек в помощники областным муршидам, и они тогда назывались «маазунами». Преемником главного муршида мог быть или назначенный им самим один из областных, или же старший из учеников. Муршидом мог быть даже неграмотный человек, ибо его сила не в учености и знании, а в силе вдохновения, получаемого свыше и все верили, что такой муршид без особенного изучения, только силой молитвы, приобретал самые отвлеченные познания и становился ученейшим из смертных.

Таковы в общих чертах были задачи, основы и организация мюридизма как религиозного учения. Кроме излишней доверчивости к «прорицателям», которую они сумели возбуждать среди своих последователей, их, в сущности, не за что укорить; эти люди были, бесспорно, большой честности, а гуманные начала, руководившие ими, заслуживали уважения и ставили их высоко над уровнем тупой массы народа. В дела политические мюридизм не вмешивался, никому не мозолил глаз и мирно процветал рядом с ханскими дворцами с их беспутной роскошью, деспотизмом и прожиганием жизни. Восточные народы вообще привыкли к самым неожиданным контрастам, и потому никого не удивляло, что самый суровый аскетизм уживался рядом с разнузданностью и роскошью. Между этими крайностями не только не происходило недоразумений, но даже были хорошие отношения, и случалось, что какой-нибудь хан приглашал к себе уважаемого аскета-муршида или даже сам отправлялся к нему и беседовал о высоких истинах; этим они взаимно возвышали друг друга в глазах народа: муршид приобретал еще большую известность после посещения высокопоставленного лица, а хан становился популярнее как человек, интересующийся высокими истинами.