Не женщина, деспот, сплетенный из змей.
О, ноги, держитесь за землю,
не дайте исчезнуть и вверх улететь.
Руками нащупаю я господина,
он жив, восседает с женой,
значит, и я не в постели
с обличием дьявола и сатаной.
Пахнут где-то миндалем
слова обращенные в кровь,
великое горе в темнице бушует,
мир грянет на землю,
вонзится осколками в плоть.
Мой господин, уже все коченеют,
мертвеют судорогой лиц,
вот-вот пустыми тушами
обрушатся в открытый Аваддон.
Я вижу тени бродят
на дне пустынном зла,
я вижу песнь заводит
прощальную Земля.
На небе ясный месяц,
Великий Город спит,
я слизью растекаюсь
под пятками ее.
Хор (женский)
С еврейкой в белом зале
опять затанцевали,
крутились и рычали,
плясать и петь устали,
разделись донага,
но снова как юла,
еврейка закрутилась,
к танцорам запросилась.
А рядом все седые,
служанки молодые
танцуют и ликуют,
да в зеркале пируют.
На лицах бледны маски,
да не желают ласки.
Земное не видали,
а тело потеряли.
Иоанн
Готовил жрец-провидец
фантомную судьбу
и воспитал как видел,
я это понял тут.
Креститель, я креститель,
простой солдатик, раб,
мой жрец, отец мой, мститель —
всевидящий Зураб.
Народ наш умер тайно
за горизонтом гор.
Я, странник из пустыни,
великий Ирод, Саломея. Вот —
последние народа имена.
В уединении мы жили.
За счет великих слов
народы нас кормили,
потом пришла любовь.
Меня растлили в храме,
раб странника смотрел,
брат Ирода убит жрецами,
я умираю как хотел.
Саломея
Скоро, скоро смерть, мой милый,
тебя люблю и совершаю грех,
но больший грех собой открою,
войду убийцею к всевышнему царю.
Мой будет жребий брошен
сегодня на пиру,
мой танец начат в рае,
а кончится в аду.
Ребенок светлоглазый,
морская колыбель,
я вижу рабства ложе,
но мне идти за ним.
Толпа
Мы верили небу,
нам дали еды,
наследник явился
и удалился в пустынь.
Ах, дочь, приемная девица,
плясала будто в судный час,
немного слез, немного львица.
Хор (женский)
Рассвет в воде колышит,
еврейка вся не дышит,
прошел и бог по следу,
забыл про плаксу-деву.
В сафьяновых сапожках,
не всадник, многоножка —
махнул мечом немножко,
разбил девицу-крошку,
по водам скачет милый,
а воды пахнут илом.
Саломея
Вот близок лучший час,
мой мальчик!
Там мы вместе построим по дому,
там полюбишь меня не любя,
там не будешь распят, как икона,
там распутник не знает креста.
Там распутница ходит седая,
взгляд кидает из смутных бровей,
и сонным именем древним пугая,
приготовит тоску из кровей.
Там ещё не боятся измены,
там не тронутый горный подъем,
там в молитвах сжигают за веру
и детей уважают за то.
Труп лежит на дороге, мешает,
гроб качает Илья на горе,
плачет, горе безумный играет,
меч достанет и вновь достает.
По излучине скатимся долу,
крылья снимем и перья сожжём,
имя вырвем из пасти надгробья,
поживём ещё вместе, а после умрем.
Хор (мужской)
Море плещет раздувшейся рыбой
и заломленный парус устал,
в лодке двое и волны под лодкой.
И Тетрарх на носу засыпал.
Я молиться заставлю их утром,
парафином покрою нагие тела,
сатану призову, расстреляю Тетрарха,
Землю глазом увижу ее.
Странник
В ногах моих зеленый берег,
Мария рядом на песке.
Я вижу старое лицо.
Я лучше стану человеком смертным,
Марию сотворю женой,
мать сделаю обратной Саломеей,
крест переплавлю в рыжую Луну.
Саломея
За смерть Иоанна жизнь Странника.
Я помогу ему грехами,
я собственное тело брошу под камнями,
а он из жалости ко мне
уйдет и от креста.
Он – гордый, нервный Иоанна обнимал
и тайный рок воспринимал.
И тут прошелестело.
Он – твоя награда!
Иоанн
Так получился странный не-обман,
больная птица в небо улетела,
но я еще хочу увидеть май,
но женщина взялась за дело.
Все верно, но ее кручина
не сможет головой моей переменить судьбу.
Умру я, выживет соратник неба.
Есть только месяц толстый
летом ранним,
есть только зелень за окном,
и кто-нибудь еще заставит
толпу бежать за правдою босой.
Хор (женский)
Еврейка золотая,
слегка в глаза косая;
ребенок рядом нежный,
безликий, безмятежный.
А мама-девушка,
еврейка-евушка
спала и почивала,
безбрежие алкала,
и ветер ей на ушко
пел красную ракушку.
Нагая, словно, солнце,
а верно ей в оконце
ребенок кинул шаль
массивную, как даль.
Странник
Нам захочется петь в синагогах старинных,
крест на горло и ночи о снах,
кто-то станет гиеной в могилах,
кто-то падалью станет, себя рассказав.
Я люблю приходить незнакомым
в незнакомые прежде дома,
и в пустынные залы к знакомым
не люблю я входить для себя.
Громкий звук тишины в белом зале.
На скамейке сидящие люди ночей,
племя женское лебедя стаей
окружают вождя гласом тихим очей.
Хор (мужской)
И живо голубое
спустилось колесо,
и черное, седое
оставило нас зло.
Какие-то народы
нам заступили входы,
все пасти разевают,
двуликие рыдают
и крестятся нарошно,
хихикают истошно,
вытаскивают чрево,
в котором дети-девы.
«Еврейка – не жена!
Сгорите вы дотла!»
«Она моя звезда!
Она меня нашла!»
Тут звезды опустились,
народы провалились,
в лесу, в ночной избе
мы молимся судьбе,
по лестнице плывем
нагие и поем.
Тут каменные двери
огромно растворились,
испуганные звери
в одеждах появились —
стреляли и терзали,
и резали, и жрали.
Без страстных сожалений
ушли мы от сражений,
посмотрят нам на спины
и плачут дико псины.
И тут же золотое
спустилось колесо,
молчат за аналоем
старушка и весло.
Встречает нас царица —
заогненная жрица —
