Пока дышу... - [121]

Шрифт
Интервал

И вот уже почти две недели Слава не звонил Леночке, сам не подходил к телефону и старательно готовился к сдаче последнего перед каникулами экзамена.

Подходя к бабкиному «дворцу», он почему-то подумал, что ее нету, но как раз в этот момент ее окно распахнулось, и оттуда послышались оживленные голоса.

Восемь старух сидели за столом и, к удивлению Славы, пили не лимонад и не кефир, а какие-то презренные сладкие вина, которые, как видно, шли у них и под селедку, и под торт.

Слава постарался быть как можно более галантным. Обняв за плечи и поцеловав бабку, он шепотом спросил, не лишний ли он здесь и по какому, собственно, поводу собрался этот «дедский сад».

Августа Павловна почему-то обрадовалась ему даже больше, чем обычно, на его вопрос ответила смехом, взяла внука под руку и торжественно представила своим старушенциям:

— Дорогие друзья, позвольте представить вам моего единственного и любимого внука. Он голодный, вижу по глазам. Дамы, поухаживайте за ним, но больше одной рюмки водки ему не наливайте.

К вящему удивлению Славы, откуда-то появилась водка, правда, неоткупоренная, но явно дожидавшаяся своего времени здесь, в этой комнате, за раздвинутым круглым столом.

— А ты помнишь, Августина, как Сергей тебя, бывало, под потолок подкидывал? — спросила старушка с пышно взбитыми серебряными волосами, сквозь которые, однако, проглядывало розовое, как у младенца, темечко.

— Помню! — коротко ответила бабка и вышла из комнаты.

Слава никак не мог понять, какое событие привело сюда всех этих бабусь, а спросить было неудобно. Две его соседки довольно бесцеремонно сунули ему в руки вилку и нож, наложили полную тарелку всякой снеди и налили рюмку водки. Он не без удовольствия выпил и принялся за шпроты.

От выпитой натощак водки он как-то сразу согрелся, ему было забавно, но и уютно в окружении бабкиных приятельниц. Он подумал, что каждая из них прожила раза в три больше, чем он. Сколько же всякой всячины довелось им пережить! А вот собираются, шутят, пьют, едят, да еще небось и стариков каких-нибудь своих поджидают, иначе для кого же эта водка приготовлена?

С высоты чужих долгих жизней все показалось ему в своей собственной судьбе почти простым и легким, и, отрешившись от душевной сумятицы, он потянулся и налил себе вторую рюмку.

— Не велено, — коротко отметила старуха слева, и он повиновался, подумав: «Ничего, зазевается — я и выпью…»

Бабка вернулась с порозовевшими щеками, торжественно неся на вытянутых руках блюдо с поджаристыми беляшами.

Постучав кончиком ножа о стакан, поднялась старуха, сидевшая от Славы справа.

Все смолкли.

— Друзья, мы собрались, чтобы поздравить с днем рождения нашу дорогую Августу Павловну…

Легкий хмель вылетел из Славиной головы. Стало мучительно неловко, просто стыдно. Ну, пусть в семье нелады — кто их разберет, этих взрослых? — но забыть, что у бабки день рождения… Не так-то много осталось ей этих годовщин!

«А и глуп же ты, старик, — с досадой укорил себя Слава. — Не сумел сразу спетрить, в чем дело, полез с расспросами. Уж лучше бы смолчал — и бабка подумала бы, что вот, милый внук вспомнил о дне ее рождения. И ей бы удовольствие, и… Э! Так это же папина ложь во спасение! — чуть не вслух одернул себя Слава. — Не слишком ли легко ты с нею смирился?»

Слава и до этого не участвовал в общем разговоре, а теперь окончательно притих и только наблюдал со стороны в чем-то смешной, а в чем-то и трогательный праздник. И с опасением ждал, не вспомнит ли кто из них по какому-нибудь поводу его отца или мать. Но нет.

В разговоре за столом перемешалось прошлое и настоящее, старушки слушали друг друга с интересом, со вниманием, с уважением.

Бабка заговорила о каком-то лифтершином сыне из дома, где жил Слава, и самое интересное, что он-то, Слава, ничего этого не знал. А оказалось, что сын этот вот уже пять лет служил на Северо-Востоке.

— Он офицер какой-то небольшой, — рассказывала бабушка. — У жены его обнаружился туберкулез, жить ей там нельзя, климат суровый. Она вернулась к матери, а его не отпускают, хоть и был запрос из гарнизона. Я решила пойти к генералу. Пошла — не пускают. Рекомендуют изложить просьбу на бумаге. Вдруг вижу, выходит важная папаха, направляется к «Чайке». Я — наперерез: «Вы в какую сторону едете?» — «А что?» — «Ноги устали, боюсь, не дойду до трамвая».

Чрезвычайно удивленно он на меня поглядел, но, видимо, как теперь говорят, я ему «показалась». «Садитесь, говорит, бабушка, подвезу». И сам открывает дверцу машины.

Я села, осмелела и все ему рассказала. Он меня прямо вот сюда, — бабка топнула под столом ногой, — домой, привез, вышел из машины и сказал: «Вот что, два дня меня не будет, а в субботу часов в двенадцать не уходите из дома».

Наступает суббота. На часах двенадцать. Надул, думаю, папаха. Вдруг, слышу, останавливается машина, приходит за мной молоденький офицерик, берет под руку и везет.

Захожу в кабинет. Стол — как моя комната. Генерал подходит, ручку жмет, приглашает садиться и велит офицерику позвать кого-то. Приходит полковник. Генерал приказывает ему лично разобраться в моем деле. А мне говорит: «Поможем вашему подопечному». И что вы думаете? Помогли!


Еще от автора Вильям Ефимович Гиллер
Вам доверяются люди

Москва 1959–1960 годов. Мирное, спокойное время. А между тем ни на день, ни на час не прекращается напряженнейшее сражение за человеческую жизнь. Сражение это ведут медики — люди благородной и самоотверженной профессии. В новой больнице, которую возглавил бывший полковник медицинской службы Степняк, скрещиваются разные и нелегкие судьбы тех, кого лечат, и тех, кто лечит. Здесь, не зная покоя, хирурги, терапевты, сестры, нянечки творят чудо воскрешения из мертвых. Здесь властвует высокогуманистический закон советской медицины: мало лечить, даже очень хорошо лечить больного, — надо еще любить его.


Во имя жизни (Из записок военного врача)

Действие в книге Вильяма Ефимовича Гиллера происходит во время Великой Отечественной войны. В основе повествования — личные воспоминания автора.


Два долгих дня

Вильям Гиллер (1909—1981), бывший военный врач Советской Армии, автор нескольких произведений о событиях Великой Отечественной войны, рассказывает в этой книге о двух днях работы прифронтового госпиталя в начале 1943 года. Это правдивый рассказ о том тяжелом, самоотверженном, сопряженном со смертельным риском труде, который лег на плечи наших врачей, медицинских сестер, санитаров, спасавших жизнь и возвращавших в строй раненых советских воинов. Среди персонажей повести — раненые немецкие пленные, брошенные фашистами при отступлении.


Тихий тиран

Новый роман Вильяма Гиллера «Тихий тиран» — о напряженном труде советских хирургов, работающих в одном научно-исследовательском институте. В центре внимания писателя — судьба людей, непримиримость врачей ко всему тому, что противоречит принципам коммунистической морали.


Рекомендуем почитать
Происшествие в Боганире

Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...


Старики

Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.


Ночной разговор

В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…


Встреча

В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».


Соленая Падь. На Иртыше

«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.


Хлопоты

«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».