Пока дышу... - [119]

Но сегодня Борис Васильевич вернулся не особенно хмурый. Правда, он сразу прошел к себе, но вскоре позвал ее, и это было уже хорошим признаком.

Борис Васильевич сидел в своей любимой старинной — а по Леночкиному определению «престарелой» — качалке, прикрыв ноги клетчатой шалью, — ее Леночка уважительно именовала пледом, — а на коленях у него лежал какой-то объемистый фолиант. Свет от высокой лампы падал на лицо сбоку и сверху, и это скрадывало морщины, лицо казалось гладким, резко очерченным и почти молодым.

— Ты что делаешь? — спросил он жену.

Софья Степановна уселась в угол широкого дивана-кровати, с удовольствием вытянула ноги. Все-таки уставала она за день изрядно.

— Передачу, Боренька, дочитывала, — сказала она, умащивая под бок подушки — печень у нее побаливала.

Софья Степановна искренне обижалась, почему сосед-алкоголик на печень не жалуется, а она сроду не пила, а чувствует свою печень. Борис Васильевич как-то сказал ей на это, что всяко бывает. Может, этот пьяница еще и попадет к нему на стол, хотя, не дай, конечно, бог: у алкоголика этого трое ребят и какой-никакой, но он им все же отец.

— Передача-то хоть хорошая? — спросил Архипов.

Он отдохнул, настроение немного исправилось. Оба они, и он и Софья Степановна, любили тихие редкие «посиделки» в его комнате, когда случайно выпадал общий свободный вечер.

— Жуткая чепуха!

— Так за каким же, спрашивается, ты ее в эфир?

— Не по моему это отделу, — рассеянно сказала Софья Степановна. Подушка с зеленым петухом давила на печень — тугая очень, надо бы ею заняться, да никак руки не доходят.

— Вот в том-то и дело! — голос Бориса Васильевича окреп. — В том-то и дело, что каждого интересует только свой отдел, свой больной, свой проект… А рядом — хоть трава не расти! Ну, почему, например, ты, Соня, не сказала, что передача, мол, ерундовая, не надо пускать ее в эфир.

— Тебе мало неприятностей, Боренька? — как могла мягко спросила Софья Степановна. — Но с меня их достаточно. С моим начальством спорить бессмысленно, можешь поверить.

— А о каких это моих неприятностях ты говоришь? — насторожился Архипов. — Неужели тебе звонили?

— Кто звонил? Никто мне не звонил, — сказала Софья Степановна, встревожившись. — А что случилось?

Борис Васильевич коротко рассказал ей про Тимофеева, про тампон. Больше всего боялся он увидеть в ее глазах сожаление, сочувствие к человеку, который впервые столкнулся с приметами собственной старости.

И, кажется, она это поняла, потому что сказала:

— Но это же с каждым может случиться! Человек — не механизм! К тому же ты слишком устал. Очень много у нас у всех — а у тебя и вовсе — так называемых нагрузок, лишних дел, обязанностей, в общем, суеты, отвлекающей от главного. Это утомляет. Ну, должен ли именно ты «выбивать» шифер для нового корпуса? Это же смешно! Каждый человек должен заниматься своим делом. Только своим! Иначе он ничего толкового в жизни не добьется.

— Тут есть резон, — согласился Борис Васильевич. — Насчет суеты мирской — это ты верно. — Он потянулся за папиросой.

— Много куришь, — заметила Софья Степановна. — Я, между прочим, недавно Ленку застукала: вертится перед зеркалом с папиросой в зубах. «Ты что, говорю, с ума сошла?!» А она отвечает — нет, мол, мамочка, не волнуйся, я не курю, просто хочу посмотреть, идет ли мне это.

Архипов улыбнулся, взглянул на часы.

— Опять дома нет? Где она ходит так поздно?

— Да, сегодня, кажется, запоздает, — сказала Софья Степановна. — Она предупредила, что задержится.

Когда Слава Кулагин впервые появился у них в доме, мать как-то встревожилась. Она сразу заметила, что Леночка старается ему нравиться, надевает лучшие свои кофточки, подолгу возится с волосами — то пригладит, то распушит, то челку выпустит. Конечно, ничего серьезного между детьми быть не может, в этом она не сомневалась. Но пугало то, что и ей-то самой Слава нравился все больше и больше.

Вначале он показался ей совершенным белоручкой, эдаким господским мальчиком. Но на днях у Лены начисто оторвался каблук, и Слава так ловко вернул его на место, что Софья Степановна даже удивилась. В тот же вечер в Леночкином торшере испортился патрон. К счастью, дома нашелся новый, и Слава умело и быстро подсоединил к нему электрический провод, а вместо изоляционной ленты использовал лейкопластырь.

В общем, у парня были хорошие руки, а уж о голове и говорить нечего.

— Как ты думаешь, Боря, не обидит этот Слава нашу девочку? — после длительного молчания прямо спросила Софья Степановна. — По-моему, он не из таких. Но ведь Леночка очень уязвима. Мне почему-то кажется, что она влюблена в него больше, чем он.

— Соня! — строго начал Борис Васильевич. — С чего ты все это взяла: она — больше, он — меньше и все такое прочее. Смешно, ей-богу! Пускай сами взвешивают, не наше это дело. И вообще, почему ты придаешь такое значение этому детскому роману? И что он может ей сделать, нашей Ленке? Ну, допустим даже, что он ее не любит. И что? Старой девой она останется, что ли? Попереживает, конечно, это уж безусловно, но без этого редкая жизнь обходится. Ты ведь тоже не в меня первого была влюблена, да и у меня были романы, и у Ленки еще будут. Зачем так всерьез относиться к ее первой дружбе с мальчиком?