Пока дышу... - [104]

От собственных взносов мысль его метнулась к Славкиному комсомольскому билету и к задержанию прямковской машины. Неужели действительно Святослав занялся такими идиотскими делами? Придется с ним поговорить. Мягко, конечно, держа себя в руках, но поговорить надо!

Сергей Сергеевич вздохнул. Господи, как все трудно становится! Все самое простое с годами становится трудным. Ну мог ли он каких-нибудь пять лет назад представить себе, что разговор со Славкой — с сыном! — ему придется как-то обдумывать, разрабатывать тактику? И давно ли Славка все, что бы ни сказал отец, принимал как аксиому? Понятно, годы идут, в этом возрасте пять лет — срок огромный, и естественно, что теперь сын все, даже слова отца, воспринимает не априори, а обдумывая. Но ведь обдумывать не обязательно с недоверием! Откуда оно взялось? Неужели бабка, достопочтенная Августа Павловна, его, Кулагина, мать, сама того не ведая, подрывает, подтачивает авторитет отца?

Сын с ней встречается. Не рассказывает об этом, но совершенно ясно, что встречается… Ох уж эти высокопринципиальные старики! Не хотят понять, что влиянию времени подвержено все, даже принципы. А партмаксимум? От кого, если не от бабки, Святослав мог о нем узнать? Ну да, был он, этот партмаксимум, при Ленине действительно был. В те времена, между прочим, Цурюпа от голода на заседании Совнаркома в обморок свалился, так не прикажете ли и сейчас падать?

Подумав так, Кулагин сразу стряхнул с себя излишнюю раздумчивость и сентиментальность. Мысль о матери всегда заставляла его внутренне подбираться, словно бы не откуда-нибудь, а именно из маленькой, просто обставленной квартиры Августы Павловны грозила ему какая-то смутная опасность.

Он подтянулся, в квартиру вошел спокойный, трезвый, готовый к вполне корректному разговору с сыном. Нет уж, его, Святослава, он никому не отдаст, сумеет удержать и оградить от чужих влияний!

Смешно сказать, но, подходя к подъезду, Кулагин прислушался: а вдруг?.. Нет, все было тихо. Рояль молчал.

— Анечка, а почему ты теперь не играешь «Тройку»? — спросил Сергей Сергеевич, когда жена открыла ему дверь.

Ключ у него, разумеется, был, но он привык звонить и привык, что открывала жена. Эта традиция еще, слава богу, сохранилась.

Кулагин спросил и сам удивился, как подействовали его слова на Анну Ивановну.

В темной прихожей не было видно, как расплылась ее фигура, а голос мало изменился с годами, почти вовсе не изменился. И Сергею Сергеевичу вдруг так захотелось, чтоб не стало последних лет и чтобы Славка был еще маленький и смотрел на него с обожанием. А в воздухе бы звенели звуки рояля. И все, все было бы впереди…

Но Аня зажгла свет. Усталая и толстая, она смотрела на мужа не только с удивлением, но с каким-то даже укором. Так, по крайней мере, ему показалось.

— Долго же ты не замечал, — помолчав, сказала она. — Интересно, почему именно сегодня тебе понадобилась «Тройка»?

— Аня, я устал, — коротко сказал Кулагин, мгновенно вернувшись из страны воспоминаний в реальность. Полно! Так ли уже все нежно и голубо было и тогда? Склонны мы идеализировать прошедшее, бог весть чего ждать от будущего и небрежно обращаться с настоящим. — Святослав дома? — спросил он, наспех, как к иконе, приложившись к жениному лбу и проходя к себе.

«Слава богу, что Анна хоть душится еще. Это ужасно, когда женщина пахнет кухней!»

Анна Ивановна пошла за мужем, ничего не ответив.

Это было странно для пунктуально вежливого дома Кулагиных. Сергей Сергеевич обернулся:

— В чем дело?

Она вошла за ним в его кабинет, но не уселась, как обычно, с ногами на кожаный диван, а стала на пороге, засунув руки в карманы темного, в меру укороченного платья. Одевалась она умно, этого у нее не отнимешь.

— Ты с ним помягче сегодня, — попросила Анна Ивановна, глядя куда-то сквозь мужа. — Он пришел какой-то неспокойный, взволнованный. Он вообще нервный в последнее время. В последний год, — уточнила она, взглянув на мужа, который слушал ее, переодеваясь, меняя пиджак на теплую куртку с бархатными отворотами.

Сергей Сергеевич любил эту куртку, но теперь многие молодые стали и на пиджаках эти старинные бархатные отвороты носить, и бородки и усы старинного образца. Тщатся выглядеть либералами девятнадцатого столетия, а за душой — пустота и дрянь всякая.

— Боже правый! — непритворно вздохнул Кулагин, усаживаясь в кресло перед письменным столом.

Оно было тоже старое и любимое, это кресло. Он и отдыхать в нем привык. Когда-то этот отдых после рабочего дня и перед вечерним чаем был приятен и полон перспектив, как разминка перед забегом. Стол словно ждал…

А теперь уже и не ждал.

Кулагина раздражало, что Анна Ивановна стоит в дверях.

— Да сядь ты, — попросил он. — Не понимаю, почему я должен быть со всеми осторожным и мягким? Почему не со мной должны быть осторожны? И что там стряслось со Святославом? Неужели ты, мать, к собственному сыну не можешь подобрать ключей?

— Нет, не могу, — призналась жена. — Он в том возрасте, когда ему мужская рука нужна. Меня он и слушать не хочет. А ты должен! Когда ты его в экономический пихал, ты меня, между прочим, не спрашивал, — вдруг скороговоркой закончила она, и что-то в голосе ее заставило Кулагина насторожиться.