Поиск исторического Иисуса. От Реймаруса до наших дней - [71]

⁴Там же. С. 222–312.

⁵Там же. С. 87–118.

⁶Там же. С. 331–376.

⁷Там же. С. 383–392.

¹Информация об этом апокрифическом тексте и его критический перевод на русский язык представлены в: Евангелие Истины: две надцать переводов христианских гностических писаний. С. 282–308.

После определения вероятной даты создания произведений Кроссан приступает к анализу конкретных фрагментов текста. Это отчасти напоминает подход «Семинара по Иисусу», однако методология Кроссана кажется более продуманной. Для каждого новозаветного отрывка Кроссан ищет независимую аттестацию в источниках (критерий множественных свидетельств – единственный из критериев аутентичности, который использует Кроссан). После этого он составляет тематический список (complexes) всех текстов с двумя индексами. Например, тематический фрагмент «Иисус и дети» получает индекс 1/4, а «Иисус – Слово Божье» – 4/1. Первая цифра индекса показывает наиболее раннюю страту, в которой впервые появляется эта тема, вторая цифра – количество независимых источников, в которых она зафиксирована. Поэтому для утверждения аутентичности того или иного повествования или речения первая цифра индекса должна быть как можно меньше, а вторая – как можно больше.

При этом если та или иная тема упоминается лишь в одном источнике, пусть даже из первой страты, Кроссан старается не использовать эту информацию для реконструкции[445]. И хотя некоторые ученые, например Деннис Ингольфсланд[446], не соглашаются с конкретными результатами индексирования, все же следует признать, что разработанная Кроссаном система сегодня является весьма удобным и наглядным способом оценки аутентичности различных новозаветных традиций. В более поздней работе «Рождение христианства: исследование того, что происходило в первые годы после распятия Иисуса» (1998) он утверждает «шесть ключевых положений о наиболее надежных источниках»:

1) существование Евангелия Q;

2) первенство Евангелия от Марка среди канонических Евангелий;

3) зависимость Евангелия от Иоанна от синоптической традиции;

4) независимость Евангелия от Фомы от канонической традиции;

5) независимость Дидахе от канонической традиции;

6) существование и независимость «Евангелия Креста»[447].

Второй уровень анализа, согласно Кроссану, – мезокосмический. Он связан с анализом места и времени жизни Иисуса, то есть с историей Палестины I века н. э., шире – историей Римской империи, еще шире – всей эллинистической ойкумены. Данные, полученные в ходе микрокосмического анализа, здесь интерпретируются в более широком контексте. Кроссан демонстрирует профессиональное знание самого широкого круга источников, начиная от Иосифа Флавия и римских историков и заканчивая малоизвестными папирусами. Исследователь фокусирует особое внимание на двух аспектах: популярности кинической философии в эллинистическом мире и крестьянских бунтах в Палестине.

Третий уровень – макрокосмический. Он связан с интерпретацией данных микро– и мезокосмического уровня в рамках общей теории социальной антропологии. Показывая, как в Римской империи функционировали базовые социально-антропологические константы (например, мужское/женское, чистое/нечистое, священное/профанное и т. д.), Кроссан вслед за антропологом Герхардом Ленски фокусирует внимание на бинарной оппозиции богатый/нищий, которая для Римской империи выражалась формой хозяин/раб или патрон/клиент. На месте того, что можно было бы назвать «средним классом», находились посредники (brokers, по термину Кроссана) – клиенты весьма богатых хозяев, которые сами могли становиться патронами для еще более обездоленных людей. Оппозиция патрон/клиент и связующий элемент – посредник (брокер) обнаруживаются Кроссаном не только в центре экономической жизни империи, но и в ее социальном, политическом и даже религиозном измерениях. Всю римскую ойкумену Кроссан называет «империей посредников» (Brokered Empire), основанной на «посредничестве» (brokerage).

Остановимся на еще двух аспектах «макрокосмической» картины Кроссана. Во-первых, по отношению к патрону – Риму Палестина была полностью зависимым и нищим клиентом, которому приходилось отдавать практически все продукты труда. Все это поставило жителей Израиля, особенно крестьян, в невыносимые условия. По этой причине в Палестине начинают подниматься крестьянские бунты, начиная с восстания в 52 году н. э., заканчивая первой (66–71 годы) и второй (115–117 годы) иудейскими войнами и восстанием Бар-Кохбы (132–135 годы). С точки зрения социальной антропологии эти жестокие и хаотичные крестьянские восстания являются отражением не менее жестокой, но институционально оформленной имперской машины насилия:

Кем был разбойник, как не императором в поисках наживы? Кем был император, как не разбойником на троне? Разграничение между персонализированным насилием разбойничьих шаек и институционализированным насилием государственных армий было гораздо труднее оправдать в теории, чем поддержать его на практике. <…> Деревенский разбой являет аграрной империи ее неприкрашенный облик, ее нелакированную душу[448].

Понимание этого важно для корректной реконструкции образа исторического Иисуса, поскольку, во-первых, весть Иисуса распространялась именно среди израильских крестьян, во-вторых, некоторые участники «Поиска…» пытались представить Иисуса как лидера иудейских мятежников.