— Нет-нет, так не пойдет, — категорически запротестовала милая женщина. — Ну хотя бы еще двух писателей включили.
— Хорошо, — согласился Неваляйкин. — Но в таком случае делегация немного разрастется. Дайте список, я допишу.
И он тут же дописал:
Косорылов Ф., прозаик.
Косорылова Т., его жена.
Косорылов Эдик, их сын.
Марухин Д., критик.
Марухина Кс., его жена.
— Вот, пожалуйста, — подал он дополненный список и пояснил: — Косорылов — это известный прозаик, пишет на меня внутренние рецензии, а Марухин — критик, пишет обо мне в открытой печати.
Милая женщина посмотрела список и задумчиво положила его перед собой. Наконец сказала:
— Ну, хорошо… Оставьте. Я покажу его начальству, потом позвоню вам.
Не успел Неваляйкин прийти домой, как раздался звонок:
— Эразм Иванович? Список вашей делегации, к сожалению, не утвержден. И вообще поездка в Мермижанск отменяется.
— Но почему?! — взревел Неваляйкин. — Почему другим можно, а мне нельзя? — И он с досады двинул ногой подвернувшегося пуделя.
В большом зале Дома литераторов состоялось собрание секции романистов-документалистов.
Писателей на собрание пришло 51. Был избран президиум в составе 49 человек — ровно столько, сколько вмещается стульев на сцене.
После перерыва поступила записка от Неваляйкина с просьбой избрать его в президиум, так как ему страшно одному сидеть в темном зале. Его друг Косорылов с перерыва не вернулся, остался в буфете.
Председатель прервал оратора и доставил вопрос на обсуждение. Кто-то внес предложение включить свет в зале. Но тут другой кто-то разумно заметил, что это дорого обойдется.
После небольших дебатов единогласно решили доизбрать Неваляйкина в состав президиума, тем более что на сцене после перерыва много мест опустело.
Неваляйкин торжественно поднялся на сцену.
С тех пор не проводилось ни одного собрания, чтобы Неваляйкина не избрали в президиум.
Вышел я недавно вечером прогуляться и завернул на огонек к своему однокашнику Неваляйкину. Давно не видел его, вроде и соскучился даже. А он, слышал, преуспевать стал на своем литературном поприще: премию какую-то получил, интервью газетчикам дает — о любви, о сельском хозяйстве, о литературе. Выбился в люди мой Эразм, молодец. Зря, наверное, я к нему с иронией относился.
Захожу и вижу: сам Эразм мрачнее тучи, его жена Милочка в непроницаемом трансе, звягучий пес их Пулька, вислоухий, кудлатый и нечесаный, молча бродит из угла в угол, а в квартире такой раскардаш, как после погрома. «Вот те на! — думаю. — Видать, слава — штука серьезная, с нею шутить опасно…»
— Что случилось? — спрашиваю.
В ответ Эразм только махнул рукой и отвернулся. Милочка сверкнула на него злыми глазами, прошипела какую-то ругань в адрес мужа и ушла в другую комнату. Пес Пулька приостановился, посмотрел на меня грустно и снова принялся слоняться из угла в угол.
— Что же все-таки случилось, Эразмушка?
— А-а… — простонал Неваляйкин и спустил свою голову так низко, что львиная грива его закрыла ему лицо, и он стал похож на своего кудлатого Пульку.
Я — к Милочке:
— Произошло несчастье? Какое?
— Вчера у них собрание было, а его, видите ли, в докладе не упомянули. Так он теперь тут трагедию ломает. Свету конец устраивает.
Такого комментария Неваляйкин, конечно, вынести не мог. Словно катапульта сработала — молнией выскочил он из кресла, закричал на жену:
— Курица безмозглая! Я всегда знал, что моя жизнь, моя работа чужды тебе! Ты никогда не понимала и теперь уже не поймешь душу творческого человека! Ты!.. Ты!.. Я развожусь с тобой! Хватит!..
Неваляйкин стоял посреди комнаты и был страшен в гневе, как проснувшийся вулкан. С трудом удалось унять его, и, когда он немного пришел в себя, я спросил:
— А что, в самом деле — это очень страшное событие, когда тебя не упоминают в докладе?
— Ну, а как же? Это же симптом!
— Какой?
— Либо против тебя козни какие-то плетутся, либо тебя хотят выдворить из комиссий, либо вообще взят курс на замалчивание. А знаешь, что такое замалчивание для писателя? Это значит заживо похоронить его! Я тебе должен сказать, что у нас самые яростные страсти разгораются именно вокруг этого — «упомянули» или «не упомянули». Прошлый раз одного уже в отчете случайно не упомянули, так он всех на ноги поднял, аж в ЮНЕСКО жаловался.
— Может, и твоя фамилия случайно выпала? Ты не узнавал?
— В докладе случайностей не бывает, — сказал Неваляйкин. — Его текст готовится заранее, обсуждается, утверждается, и при этом каждая фамилия обсасывается со всех сторон.
— Но ты все-таки позвони докладчику, узнай, в чем дело. Авось все и образуется.
Вижу — воспрянул мой Эразм, в глазах появился огонек: идея моя ему понравилась. Милочка тут же подала мужу увесистый гроссбух в сером коленкоре под названием «Справочник Союза писателей», и он стал лихорадочно листать его.
Пока Неваляйкин набирал номер, Милочка принесла из другой комнаты параллельный аппарат и сунула мне трубку. Я хотел было отстранить ее — неудобно все-таки, но Неваляйкин кивком одобрил ее действия:
— Послушай. Тут никаких секретов нет, просто будешь в курсе дела.
После обычных приветствий Эразм сразу поставил вопрос ребром: как понимать тот факт, что его не упомянули в докладе. На другом конце провода наступила короткая пауза, видно, собеседник Неваляйкина собирался с духом. И вот наконец полилась его спокойная, мягкая, слегка картавая речь:
