Пограничная тишина - [62]

Ребята получили новые яловые сапоги и решили сделать их голенища гармошками.

Мода на них вспыхнула внезапно, как эпидемия. Привезли ее сельские доморощенные щеголи и недалеко ушедшие от них современные модники с окраин больших городов, презирающие брюки дудочкой и узконосые ботинки. Сплющивая голенища, они стали носить широченные брюки с напуском — а ля атаман Платов или цыган Кешка с кущевских ярмарок... Это древнее, как мир, щегольство проникло и в армию. Саперы, о которых вспомнил ефрейтор Мельник, строили мост и заразили первогодников пограничной заставы. Однако гармошки у щеголей, из саперного батальона выглядели неказисто, потому что делались самым примитивным образом. Просто к ушкам сапог привязывалась веревочка и стягивала голенища вниз, они морщились — вот и вся механика.

— Нам надо сварить холявки, а потом уж добре утюжком, буде ось як! — восторженно проговорил Мельник.

— Можно и зварить, — сказал Дегтярь. Он великолепно варил борщи и рассольники, но не знал толком, как нужно заваривать сапоги. Не умел этого делать и языкастый, озорной Мишка Мельник, но делал вид, что он великий спец по гармошкам.

Пришел ужинать тихий, малоречивый инструктор собак сержант Григорий Галашкин. Узнав, в чем дело, он тоже решил форснуть, но категорически отверг их технологию.

— Ты башковитый по собакам, а в гармошках ты ни черта не разумиешь, — сказал Мельник. — Мы с Дегтярем сами провернем это дело...

— Валяйте. Тогда я свои сварю отдельно, в собачьем котле. Поглядим, чьи станут красивее, — непримиримо ответил сержант, и они разошлись.

Выбрав свободный час, Дегтярь с Мельником заперлись в подсобке и начали колдовать над своими новенькими яловыми, только что полученными на втором году службы сапогами. Подержав в крутом кипятке, тянули, мяли голенища, разглаживали горячим утюгом, потом сжимали кожу в гармошку, пытаясь придать им разудалый, шикарный вид. На ночь вытащили сапоги за казарму и поставили сушить на нагревшийся за день асфальт, а наутро, поднявшись чуть свет, Дегтярь принес их досушивать в подсобку, предусмотрительно накрыв куском старого солдатского одеяла. Урывками на кухню забегал Мельник и нетерпеливо спрашивал:

— Ну, як они там?

— Сохнуть, — тихо и неохотно отвечал Дегтярь. Он тоже часто наведывался в подсобку и давно уже заметил, что его сапоги стали какими-то подозрительно разными — левый выглядел солидно и браво, а вот правый все больше увядал, сморщивался и сгибался, словно старый, начавший дряхлеть гриб, и поразительно, прямо на глазах, уменьшался. С сапогами ефрейтора тоже было не все ладно — они сильно сузились в голенищах и с прямо-таки несообразным нахальством задрали носы. Чтобы не поднимать паники, Дегтярь решил пока до поры до времени молчать. Правда, всей технологией руководил Мельник, но зато основная, производственная часть лежала на поваре — лично он окунал сапоги в кипяток, грел утюг, мазал кремом голенища, растягивал, делал все добросовестно, как на кухне...

К завтраку появился сержант Галашкин. До этого он всем казался тихоней, а тут, вскинув белесые ресницы, громким ликующим голосом изрек:

— Вот у меня вышло, да-а!

— А ну расскажи, як ты творил, — в один голос спросили Дегтярь и Мельник.

— Плоскогубцами, — с вызывающе убийственной краткостью ответил сержант.

— О-о-о! — простонал Мельник, будто его ударили в самое сердце. — А мы ж, идиоты! Тянули, сжимали пальцами. Я аж все ногти поломал, пока тягал те проклятущие холявы!

— Значит, у тебя здорово получилось? — с тревогой в голосе спросил Дегтярь.

— Высший класс! Тихо и спокойно в собачьем котле на легком огоньке проварил, потом разгладил и так зажал плоскогубцами, что будь здоров! — с видом победителя поглядывая на Мельника, торжественно произнес Галашкин.

Опасное собеседование оборвалось на самом горячем месте. В столовую вошел яростный ненавистник гармошек старшина Тихон Иванович. Выдавая новые сапоги, он строго-настрого предупредил всех, что будет за порчу государственного имущества крепко взыскивать, тем более, что мода на гармошки стала появляться и на других заставах. Тихон Иванович недавно бросил курить, оттого был последние дни особенно строг и придирчив, чутье у него обострилось, как у заставской овчарки. Дернув свой темный запорожский ус, он понюхал воздух, спросил:

— А чем это тут, Дегтярь, у тебя на кухне пахнет?

— Пищей, товарищ старшина, — с неестественной бодростью ответил Дегтярь.

— Не та пища... По-моему, чем-то тухлым воняет. Зараз погляди кругом и приберись, как положено.

Резанувший по ноздрям запах Тихон Иванович запил кружкой молока, не спеша, с какой-то рассеянной неторопливостью вытер усы, похлопал ладонями по пустым карманам, удалился, так и не угадав, что пахнет терпкой, распаренной юфтой.

— Может, он уже догадался? — настороженно спросил Мельник и нетерпеливо откинул к уху пышный зачес светлых волос.

— Нипочем. Зараз побегит до дому, зьист кус домашнего сала и придет чай пить. Это у него вместо цигарок, режим теперь такой...

— Ну а вдруг ему кольнет заглянуть в подсобку? — не успокаивался Мишка.

— Не увидит. Все сховано.

— Ты гляди.

— Будь покоен.