Поговорим о дыхании. Дар, который мы не ценим - [76]

ОТ ЧАХОТКИ ДО ХОБЛ

Моя прогулка по Гейдельбергу, всколыхнувшая столько воспоминаний, между тем имеет конечную цель: Торакальную клинику при Университете имени Рупрехта и Карла, крупнейшую в Европе, — комплекс современных зданий под плоскими крышами и строений рубежа веков, расположенный в районе Рорбах. Основанная в 1899 году, клиника находилась неподалеку от сохраненных руин гейдельбергского замка с его садами. Туберкулезные больные лежали там по медицинским предписаниям для отдыха на открытом воздухе. Возбудителем этого инфекционного заболевания является микобактерия туберкулеза; при нем, помимо прочих симптомов, поражаются ткани легкого. Туберкулез — или, как его тогда называли, «чахотка» — был самой распространенной «заразной болезнью» в Европе XIX века. Она изнуряла, человека, лишала жизненных сил и надолго исключала из общества. Она во многом определила искусство и эстетику своего времени. Александр Дюма-отец писал: «В 1823 и 1824 годах легочная болезнь явно была в моде; каждый страдал чахоткой, и впереди всех поэты. Считалось хорошим тоном после мало-мальски возбуждающей эмоции харкать кровью и умирать до тридцати». Сам писатель был дюжим гурманом и нисколько не соответствовал идеалу — угасающему меланхолику. Другим повезло меньше. Среди них композитор Фредерик Шопен, поэт Джон Китс и писательница Эмили Бронте. Художник Эдвард Мунк в детстве стал несчастным очевидцем смерти от чахотки сначала матери, а потом и сестры. У писателя Эдгара Аллана По туберкулез отнял двух любимых женщин. При жизни обе — слабенькие, бледные, с лихорадочным румянцем на щеках — воплощали извращенную красоту, романтизирующую болезнь. Только в конце XIX века, из-за многочисленных преждевременных смертей от туберкулеза, врачи впервые отважились сделать операцию на открытой грудной клетке. В наши дни данное заболевание в большинстве случаев лечится медикаментозно. Тем не менее, по оценкам Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), свыше миллиарда людей на планете инфицированы палочкой Коха.

Поблизости от главного входа в торакальную клинику под большими бежевыми зонтами у кафе сидят пожилые пары в футболках. Высокая пальма отбрасывает веерообразную тень. Если бы не трубочки в носу у некоторых, можно принять больницу за отель. Сегодня в гейдельбергскую клинику поступают прежде всего пациенты с астмой, ХОБЛ и раком легких. Ежегодно здесь лечатся около шестнадцати тысяч человек на стационаре и вдвое больше — амбулаторно. «Курильщики — наши лучшие клиенты, — говорит доктор Феликс Херт не без сожаления. — Мы с них живем». И как доказательство под деревьями на лужайке прячется стеклянная беседка для курения. Видимо, некоторым пациентам трудно отказаться от сигареты, даже если едва дышится.

Профессор Херт согласился ответить на некоторые базовые вопросы о дыхательной системе. И, конечно, хотелось бы знать, насколько пострадали мои собственные легкие. Пульмонологи рассчитывают этот ущерб в своей «валюте»: каждый год с пачкой сигарет в день считается единицей «pack year»[58]. В Германии большинство начинает курить с четырнадцати лет. Я начала в двадцать семь, то есть сравнительно поздно. «Семь лет по две пачки в день? Это будет четырнадцать "pack years", — подсчитывает Херт. Звучит ужасно. — Ваш риск получить серьезное заболевание возрастает начиная с двадцатого». Немного успокаивает. «И легкие восстанавливаются, когда перестаешь», — заканчиваю я. Профессор прыскает: «Что разрушено, разрушено навсегда. Но ресурсы легких потрясающи. Как думаете, какой процент вы используете сейчас?» Я гадаю: «Сорок?» — «Пять! — улыбается компетентный пульмонолог. — У вас в запасе девяносто пять процентов». Вот такой резерв позволяет гоняться за воришками футболок из магазина. Но если его не использовать, он и без сигарет пойдет прахом, пусть поначалу мы этого и не чувствуем. «Держите свои легкие в тонусе!» — советует на прощанье Херт. Я обещаю и дальше совершать пробежки. А теперь меня ждет доктор Андреас Бенц.

Глава 10. Без воздуха в ночи. Апноэ во сне

Для пациентов торакальной клиники с ХОБЛ и раком легких одышка является постоянным спутником. У всех, кто приходит к доктору Андреасу Бенцу, вероятно, тоже имеются нарушения дыхания, но они об этом не подозревают. Бенц — специалист по сомнологии, руководит сомнологическим центром в торакальной клинике. Здесь он лечит людей с апноэ во сне — остановками дыхания. Почти все его пациенты храпуны. Храп — довольно распространенная проблема. По данным Немецкого общества сомнологии и исследований сна (DGSM[59]), до сорока процентов мужчин, начиная со среднего возраста, страдают им. Женщин — до двадцати пяти процентов, детей — с большим разбросом от одного до десяти. Более точные данные трудно установить: спящие обычно не слышат свой храп и узнают о нем, лишь когда партнер по утрам не в духе или толкает его в бок по ночам. Любовь, может, и ослепляет, но не оглушает. Тихий храп мешает примерно как гудящий холодильник, а экстремальный — как грохочущий стрекот газонокосилки. Предельные случаи измерялись девяноста децибелами. На рабочих местах с таким уровнем шума предписаны средства защиты органов слуха — в основном на предприятиях с постоянным гулом машин, реже — в помещениях для короткого сна в крупных компаниях. В животном мире мы, люди, отличаемся от других способностью храпеть, за исключением некоторых видов. Немногие могут позволить себе выдать место своего нахождения во время сна. Может, природа замаскировала нас, беззащитных, под рычащих и шипящих хищников? Или это плата за наш уникальный артикуляционный аппарат? Наша глотка — универсальный инструмент, способный издавать невероятные звуки и тона. Контролируемый, пока мы бодрствуем, и бесконтрольный, когда спим.