Поговорим о дыхании. Дар, который мы не ценим - [73]

Монитор тем временем показывает аорту: толстую трубку, ведущую через диафрагму к брюшной полости. «Посмотрите сюда! — Шлолаут привлекает мое внимание к какому-то сосуду. — Вот вам пример того, насколько уникальны наши легкие. Здесь часть вены верхней доли раздваивается ответвлением в нижнюю. Такого вы гарантированно не увидите ни в одном учебнике». Ассистентка берет на изготовку нечто вроде сачка для рыбок. Я подбираюсь ближе, чтобы рассмотреть инструмент. «Мешок для извлечения органов и тканей, — удовлетворяет мое любопытство хирург. — Позже ассистент отнесет ткань патологу, и через двадцать минут он определит характер этого круглого очага, с которым мы имеем дело». Теперь я понимаю, что за торопыги с контейнером-холодильником в руке попадались мне в коридорах. «Часто хирурги дожидаются звонка патолога прямо в операционной, — объясняет мне ассистентка. — Если диагноз "доброкачественная", остается только зашить. Злокачественные опухоли удаляются вместе с лимфоузлами и окружающей тканью. Если хотите, можете потом подержать долю легкого».

В этот момент что-то случается. Я не могу сказать что, но атмосфера в помещении резко меняется. Звуки с рабочего места анестезиолога становятся выше и пронзительнее. Или мне только кажется? Во всяком случае, двое врачей, давно нависавших неподвижными тенями над головой пациента, внезапно задвигались. Мне становится понятным, почему анестезиологов иногда называют «Себек[54] медицины». «Разрыв сосуда. Кровотечение, — коротко информирует меня Шлолаут. — Вы должны покинуть операционную». За дверью меня принимает заведующий отделением анестезии Айке Никель. Пока мы сидим в ожидании, он отвечает на мои вопросы по дальнейшему ходу лобэктомии. В первую очередь следует остановить кровотечение. Затем хирург резецирует долю легкого, закроет разрезы, оставит в полости дренаж, чтобы удалять избыток жидкости и воздуха из легких. Освобожденное от них легкое расправится и снова примется за работу. Пациент сможет облегченно вздохнуть.

Часом позже становится известно, что Петер Хофер перенес операцию. Я спрашиваю Никеля, нельзя ли мне посмотреть на удаленную долю легкого. В кабинете неподалеку от операционной стоит контейнер. Черно-красный кусок легкого лежит в полиэтиленовом пакете. Розовыми наши легкие выглядят, пока наполнены воздухом. Верхняя доля у меня в руках. Она податливая, но не рыхлая, весом с яблоко. Слово «легкое» во всех индоевропейских языках уходит корнями в значение «легкий». Этот «легкий» кусочек проделал много сотен миллионов вдохов, чтобы снабжать организм Петера Хофера воздухом. К сожалению, воздух был отравлен: если бы не курение, этот кусочек, наверное, и сейчас оставался бы на своем месте. Я возвращаю осевшую ткань в контейнер. И радуюсь, что моя последняя сигарета осталась за завесой лет.

Через несколько дней я звоню Беттине Шлолаут справиться о здоровье Петера Хофера. Операция закончилась без дальнейших происшествий. А вот тип очагового образования, которое было удалено, главный врач торакальной хирургии раскрыть не может — врачебная тайна. Надеюсь, что Петер Хофер быстро восстановится и что операция облегчит его проблемы с дыханием. Хоть и знаю: полного излечения при ХОБЛ не бывает.

ПОСЛЕДНЯЯ СИГАРЕТА

С врачебной точки зрения затрудненное дыхание — всего лишь субъективное ощущение, а не объективно измеряемое состояние. По опросам почти половине населения Германии знакома эта проблема. При этом вряд ли пятьдесят процентов немцев имеют такие тяжелые симптомы, как у Петера Хофера. Причин может быть множество, и не всегда угрожающих: переутомление, большой живот, который давит на диафрагму, последствия перенесенного бронхита, страх перед экзаменом по математике, — всё это может создать у нас впечатление нехватки воздуха. Другим же действительно не хватает воздуха, но они об этом не подозревают. Вот о таких случаях я хочу поговорить с врачами Торакальной клиники в Гейдельберге, крупнейшей в Европе из специализирующихся на легочных заболеваниях. Мой путь туда ведет по улицам, чьи булыжные мостовые мерили шагами многие поколения медиков. Гейдельбергский университет — старейший в Германии; здесь с 1386 года преподают медицинские науки. Это делает город привлекательным и для пациентов. А гейдельбергские аптеки своим размахом напоминают супермаркеты.

Возможно, это легкий отзвук моих шагов по мостовым вернул меня в прошлое. Мне шестнадцать, я в Гейдельберге, стою в примерочной магазина спортивной одежды. Денег на футболку, которую примеряю, не хватает; мозгов, чтобы вернуть ее на стойку, — видимо, тоже. Я ищу на ней противокражный датчик — вроде нет. Натягиваю поверх футболки пуловер и иду мимо кассы к выходу. Дребезжит сигнал тревоги. Значит, всё-таки защита была! «Минуточку!..» — обращается ко мне продавец. Но я уже сорвалась с места. Подошвы мелькают над мостовой. Продавец несется за мной. Я бегу зигзагами, огибая женщин с колясками, мужчин с пакетами, полными покупок. Все таращатся на меня, но то ли слишком тупы, то ли слишком толсты, чтобы задержать. А может, просто я отличная бегунья. Я поворачиваю за угол, оглядываюсь. Похоже, продавец отцепился. Рядом вход в частную галерею. Я проскальзываю за спасительную дверь. Владелец недоуменно поднимает глаза. Задыхающийся тинейджер явно не из числа постоянных посетителей. Однако он без вопросов позволяет мне остановиться возле картин. Только теперь я осознаю, как мне не хватает дыхания. Каждым вдохом я буквально загружаю воздух в грудь. Бешено пульсирует висок. Теперь, на тех же улицах Старого города, я вспоминаю: мое бегство было по-настоящему отчаянной реакцией на ситуацию «fight-or-fight»