Поговорим о дыхании. Дар, который мы не ценим - [72]

«Доброе утро!» — приветствует Беттина Шлолаут свою команду. Из-под шапочки и маски на лице главного торакального хирурга видны только серые глаза и краешек корней светлых волос. Операционные ассистентки стоят на небольшом возвышении, чтобы лучше видеть пациента. Шлолаут этого не нужно — она и так выше каждого из нас. Начало девятого. Доктор выводит всех на один уровень так называемым тайм-аутом для команды: называет имя пациента, объясняет ход предстоящих манипуляций. «Мы удалим круглый очаг, одновременно уменьшим общий объем легкого, чтобы резецировать раздутые части». Метод называется «видеоассистированная торакоскопическая лобэктомия» — VATS (от англ. video-assisted thoracic surgery). Этот минимально инвазивный метод был впервые проведен в США в 1993 году. Вместо того чтобы полностью вскрывать грудную клетку, как это делалось раньше, Шлолаут сделает три разреза два размером 2,5 см и один — 8–10 см.

Не все легкие одинаковы. Верхняя доля может снабжаться тремя артериями, а может и пятью. «Это обнаружится только на операции», — говорит Шлолаут. Торакальная хирургия — одна из самых деликатных, из-за особенностей анатомического строения легких. Они эластичнее всех других органов, для расширения им достаточно легкого меланхоличного вздоха или тяжелого короткого от испуга. Специальная оболочка строго следит за тем, чтобы плавно следовать за пульсирующими движениями груди даже во время бега или секса, — это плевра. В действительности она состоит из двух листков: реберная плевра выстилает грудную клетку наподобие блестящей розовой подкладки; легочная, или висцеральная, плевра окутывает легкое, неотделимо слипаясь с ним как защитная пленка. В узкой щели между ними — плевральной полости — постоянно находится несколько миллилитров обновляемой жидкости. К тому же в плевральной полости поддерживается отрицательное давление, которое удерживает оба листка плевры в сцепке, вроде влажных стеклянных пластин: они могут гладко скользить вверх-вниз относительно друг друга, не разделяясь. Иначе при дыхании трение в грудной клетке доводило бы до ран.

Бездыханное левое легкое опало, как перекисшее дрожжевое тесто. Правое, подключенное к рабочему месту анестезиолога, продолжает работать. То, что оно отдает, проходит через так называемую закрытую систему дыхания: наполненный известковыми гранулами контейнер. Они содержат натронную известь, которая абсорбирует углекислый газ. Очищенный таким образом воздух возвращается через дыхательный контур пациенту. Хирург вставляет в разрезы пластиковые кольцевые ранорасширители — теперь в грудной клетке Петера Хофера маленькие округлые отверстия, через которые Беттина Шлолаут может работать инструментами. В последнее ассистирующий врач вводит оптическую трубку. Мини-камера передает изображение внутренностей на два монитора. Вот как, значит, выглядит машинное отделение жизни: розовая ткань с черным леопардовым принтом. Плотная, мясистая, — что угодно, только не воздушная. А пятна, может, от курения? Шлолаут будто услышала мои мысли в этой мертвой тишине: «Цветовое изменение висцеральной плевры, типичное для городского жителя». Лимфатические узлы висят на сосудах как черные оливки. «В них скапливается всё, что мы вдыхаем, — объясняет Шлолаут. — Они отфильтровывают из лимфы инородные тела и возбудителей болезней. Лимфоузлы — это сборка и вывоз мусора из организма». У больного стекловидные уплотнения на легочной плевре. «В здоровых легких такого не бывает», — замечает один из анестезиологов. Не из-за этих ли уплотнений Хоферу было больно дышать? Электрическим скальпелем Шлолаут рассекает ткани. Еще в процессе скальпель прижигает края надрезов, тем самым тут же чисто соединяя их. Курится дымок. Врачи называют это коагуляцией. Еще можно сказать: коксование. А такие «матовые стеклышки» в легких опасны? Шлолаут качает головой: «Надеюсь, нет, но для хирурга не слишком приятно».

Теперь начинается собственно хирургическое вмешательство: чтобы удалить долю легкого, ее надо сначала изолировать. Сшивающе-режущий аппарат — эдакий гибрид лезвия и степлера — одновременно отсекает бронх, который до сих пор снабжал воздухом эту часть легкого, и накладывает скобочный шов. Место отсечения выглядит будто запечатанное вакуумным упаковщиком. Артерии и вены также заканчиваются тупиком. Пока хирург разрезает сосуды, пациент спит на операционном столе. Это, однако, не значит, что организм не реагирует. По пиканью с рабочего места анестезиолога я слышу, как с каждым разрезом подскакивает пульс. Сердце Хофера, размером с кулак, бьется в околосердечной сумке, как дикий зверь в мешке. Хофер — пенсионер, тяжелобольной, под седативными препаратами; его грудная клетка открыта, левое легкое отключено. Я не ожидала, что сердце будет так бороться за жизнь. Оно стоически продолжает гнать кровь по сосудам и поддерживает нормальный уровень кислорода. Демонстрация невероятной силы для такого маленького органа. Будто каждым своим ударом сердце командует: «Дыши. Дыши. Дыши».

Толчки под руками хирурга не выводят доктора из равновесия. Если она перережет не те сосуды, последствия для пациента будут трагическими. Как Шлолаут определяет, какие из них надо купировать? Для меня на мониторе всё выглядит как влажная пульсирующая груда мяса и жира. Опыт, отвечает она. В клинике «Хелиос» ежегодно проводится около тысячи торакальных операций, на четырехстах из них удаляется легочная ткань. Пациенты только выигрывают от такого количества. Легкие незаменимы. Было бы рискованно доверить операцию тому, кто не знает их досконально изнутри и снаружи. Это подтверждается заключением Немецкого общества торакальной хирургии от 2013 года: даже в лицензированных центрах, где оперируют более ста пациентов в год, свыше трех процентов послеоперационных больных умерло от осложнений еще в клинике. В меньших клиниках, где число операций ниже двадцати пяти в год, госпитальная летальность выше вдвое.