Поговори со мной… - [40]
Как только Сафрон увидел живого карпа, с ним случился приступ эйфории. Он начал прыгать со стола на стол, потом подбегал к Степановне, дергал ее за халат, потом снова принимался скакать по стульям и опять возвращался к Степановне. При этом выдавал весь арсенал известных ему звуков – от оханья до чириканья. На руки его Степановна не брала. И даже трогать опасалась. А он и не просился.
– Чо это скворец так разволновался, рыбы што ль хочет? В ей же костей не счесть – подавится. – Степановна, с опаской поглядывая на Сафрона, чистила рыбу.
– Юрич! Чо скажешь?
Сафрон так активно интересовался рыбой, что отказать было просто не в моих силах.
– Теть Вер, дайте ему рыбешку! Подавится – мы с Василичем как-нибудь вдвоем справимся.
Пока Степановна вылавливала в ведре самого маленького карпа, Сафрон стоял рядом в полный рост, держался одной рукой за край ведра и очень волновался. Получив наконец рыбешку, он схватил ее двумя руками и, прижав к груди, так на задних ногах и отправился в сторону клетки. Карп выпрыгивал из его объятий, но, не успевая упасть на пол, всякий раз был пойман. Правда, запрыгнуть на стол Сафрону с первого захода не удалось.
Как только он освобождал лапу, чтоб зацепиться, карп оказывался на свободе. Сафрон хватал его всеми четырьмя лапами, но после этого терял способность прыгать. Наконец, просто засунув его голову себе в рот и одной лапой прижав к груди, Сафрон-таки запрыгнул на стол. После этого, удобно усевшись и наступив карпу ногой на голову, а рукой прижав к столу хвост, он начал сдирать чешую. Потом отгрыз рыбешке голову и тщательно выпотрошил, размазав кишки по всему лабораторному столу. После этого съел лакомство с большим аппетитом и не оставил даже хвоста, ни единой косточки. И не подавился!
На улицу Сафрон не выходил. Но очень любил, стоя на задних лапах в дверях, наблюдать, что там происходит. Правда, увидев снег, не удержался и выскочил. Немного пробежав на четырех лапах, сразу встал на две задние и, спрятав ладошки от холода под мышки, по-капуциньи, враскачку засеменил обратно в лечебницу.
Так всю зиму его улица больше не интересовала, до тех пор пока оттуда не повеяло весенним теплом.
Когда же мы садились обедать, несмотря на то что Сафрону ставили миску с трапезой отдельно, возле его клетки, он обязательно подходил к нам что-нибудь выпросить. Садился на край лабораторного стола и протягивал руку в нашу сторону. В этом жесте не было никакого унижения, он это делал как бы между прочим: «То, что в моей миске, я уже видел. Ну-ка, что там у вас?»
И только получив что-нибудь с нашего стола, отправлялся в свой уголок.
Пневмонию мы ему подлечили. Надо заметить, что мелкоочаговую пневмонию у диких животных диагностировать практически невозможно, предварительно не изловив их для прослушивания. А общее воспаление легких у зоопарковских животных можно определить только тогда, когда они соберутся помирать. Они переносят болезни на ногах до последнего, а кашля при отсутствии бронхита-трахеита может и не быть. И очень часто параллельно с пневмонией развивается плеврит. Такая существует особенность при содержании животных в условиях ограниченной подвижности на цементном полу.
При более детальном обследовании Сафрона выяснилось, что он хоть и почтенного возраста, но не такой уж и старый и что зубов-то у него полный рот, только они очень маленькие и сильно стерты, а отсутствует на самом деле только один нижний клык.
А тут как-то на пятиминутке директор и говорит:
– Нам по заявка дают ребенка обезяни капусин, самка. Тепер нада будет искат самес!
Тут, наверно, можно сделать маленькое отступление и хоть пару слов сказать про директора. За время моей работы в зоопарке их сменилось несколько, и я позволю себе остановиться только на одном, не называя его имени.
К нему у меня сохранились самые теплые чувства. Это был мужчина на вид лет сорока, очень меланхоличный и спокойный, весьма недалекий. Между прочим, бывший колхозный ветеринарный фельдшер, а директором он стал по партийной линии. С дикими животными никогда до этого не работал, впрочем, как и мы все. Мало того, животные его вообще как-то мало интересовали. Он был директор по своей природе. Я таких больше никогда не встречал. Занимался он только администрированием. Очень редко выходил из кабинета – если только на общий обход или в отдел культуры (к нашему начальству). Представляете, какая роскошь для нас, для работников! Когда бы вы ни пришли в кабинет директора – он всегда на месте, всегда готов принять, выслушать и решить ваш вопрос. Одним словом – ГОЛОВА. Очень любил изучать документы и ставить на них подписи и печати. Когда мне доводилось приносить ему на подпись какие-то документы или бумаги, я всегда с большим любопытством наблюдал за его действиями.
Первое – он всегда досконально вникал в документ. За мою практику ни разу такого не было, чтоб он что-то подмахнул, не глядя. Потом говорил:
– Хм.
Потом думал. В это время не следовало напоминать о своем присутствии. Процесс шел своим чередом. Он задавал несколько вопросов по теме и несколько встречных вопросов, к которым надо было приготовиться заранее, чтоб не попасть в неловкое положение. Например:
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.